Нагиб Махфуз - Осенние перепела

— Все ваши уговоры бесполезны, я решил переехать из этого дома, и все…

И перехватив печальный взгляд матери, как бы извиняясь, добавил:

— Ведь его содержание требует больших денег. Было бы глупо нести сейчас такие расходы.

— Но какое это имеет отношение к твоему отъезду в Александрию?

Иса нахмурился:

— Никакого. Просто я считаю, что мне необходимо уехать, чтобы хоть немного прийти в себя.

Мать подняла на него умоляющие глаза:

— Ты только дашь повод своим врагам для злорадства. Я нисколько не сомневаюсь, что ты смог бы содержать эту прекрасную квартиру и вести прежний образ жизни, если бы согласился на предложение двоюродного брата.

Иса ничего не ответил; и устало прикрыл глаза, давая понять, что не желает продолжать бесплодный опор.

— Ты мой сын, и я хорошо знаю тебя. Уж очень ты упрям, — с горечью сказала старая женщина. — Ты всегда был упрямым и никогда не хотел поступиться своей гордостью, даже если тебе это дорого обходилось. Конечно, упрямство не вредило тебе дома, где ты всегда был окружен любовью. Но ведь мир не состоит только из матери и сестер?

Иса пренебрежительно пожал плечами.

— Будем считать, что я ничего не слышал, все тем же вызывающим тоном произнес он.

Мать продолжала с мольбой в голосе:

— Подчинись же воле аллаха — твоя судьба в его руках! Ведь ты можешь быть счастливым и не занимая должности заместителя министра или министра…

Отвернувшись от старухи, Иса обратился к сестрам:

— Где лучше поселиться матери до моего возвращения?

Всем было ясно: вопрос об отъезде решен. И теперь каждая из сестер настаивала, чтобы мать поселилась у нее.

Наконец она сама вмешалась в их спор:

— Я перееду в наш старый дом на окраине Каира.

Сестры стали наперебой возражать: — Ни за что.

— Ты не должна оставаться одна!

— Я и не буду одна, — успокоила их старая женщина. — Надеюсь, Умм-Шалаби меня не оставит…

Иса невольно вспомнил старый дом, стены которого были немыми свидетелями появления на свет каждого из них. Особенно отчетливо он представил себе большой пустынный двор.

Он не находил слов для того, чтобы выразить внезапно охватившее его отчаяние. И лишь спросил, обращаясь к матери:

— А не лучше ли в самом деле поселиться у одной из сестер?

— Нет! — решительно возразила она. — Я тоже упрямая. Для всех будет лучше, если я буду жить отдельно в нашем старом доме…

Исе вдруг стало невыносимо жаль бросать свою прекрасную квартиру. Он с тоской посмотрел на деревья, величаво покачивавшиеся при порывах осеннего ветра: «Какое-то проклятие аллаха лежит на всей этой жизни».

Снова одна из сестер воскликнула:

— Ехать в старый дом после того, как ты привыкла жить в такой квартире!

Иса заметил, как у матери задрожали губы. Ему показалось, что она вот-вот расплачется. Но она лишь с грустью сказала:

— Ничего, он вполне хорош. Ведь я вас там родила…

От всего вокруг исходил какой-то мертвящий покой. Но его исстрадавшаяся душа была рада смене обстановки, какую бы горечь она в себе ни таила. В конце концов, эта маленькая меблированная квартира не так уж плоха и даже могла служить свидетельством тому, что и в нашем цивилизованном обществе иногда встречаются приятные уголки.

В эти первые дни октября даже море, простиравшееся в своем первозданном величии до самого горизонта, казалось необычно кротким и мудрым.

Стены комнат были увешаны многочисленными фотографиями хозяйской семьи. Это были греки. Весь этот квартал Александрии был заселен греками. Куда ни глянь — в окнах и на балконах соседних домов, на улице — всюду виднелись греческие лица, в которых было что-то библейское. Первоначально все это казалось довольно странным — словно оказался на чужбине. А чего стоит кофейня неподалеку, укрывшаяся за деревьями, высаженными прямо на тротуаре. А рынок зелени, ласкающий глаз яркими и свежими красками, с его старенькими лавчонками, где тоже мелькали лица греков и слышна была незнакомая речь. Исе в самом деле иногда казалось, что он очутился где-то далеко от Египта. Это ощущение доставляло ему какое-то странное удовлетворение. А ведь когда-то он относился к этим чужакам с неприязнью… Сейчас же стал симпатизировать им больше, чем своим соотечественникам, и даже искал успокоения в общении с ними.

Его жилье помещалось на восьмом этаже. Отсюда, возвышаясь над крышами маленьких домиков, теснившихся до самого берега, он мог всегда видеть величественную панораму моря.

Море и чарующий октябрь… Часто в бессонные ночи Иса предавался своим думам, глядя в окно. Иногда в небе медленно проплывали стаи перепелов. Воображение рисовало ему фантастические опасности и многочисленные трудности, которые должны были преодолеть эти перелетные птицы на своем долгом пути навстречу неизбежной судьбе. Нередко вспоминал он о родном Каире. Печальные воспоминания… Конечно, одиночество — тяжелое испытание. Но оно иногда просто необходимо для того, чтобы уйти от всяких неприятных встреч, несущих с собой беспокойство и бессонницу, забыть о былых надеждах и стремлениях.

Минуты идут одна за другой, проходят часы, незаметно теряешь счет времени и даже не знаешь, какой сегодня день. И вдруг с удивлением замечаешь, что солнечный диск, такой спокойный на фоне бледных осенних облаков, медленно опускается за горизонт. И кажется, что жизнь вновь улыбается тебе и ты снова будто впервые видишь мир и людей вокруг себя. Долгая борьба, страдания — все это позади. В такие мгновения познаешь наконец, что истинная ценность жизни в радости, которую дает творчество, созидание…

В этой квартире Иса чувствовал себя по-настоящему одиноким, не слыша ничего, кроме биения своего сердца. И все же воспоминания о последнем вечере в милой сердцу каирской кофейне не переставали волновать его. Ведь как он любил своих друзей — Аббаса и Ибрагима. А сейчас оба они были ему ненавистны. Он любил их такими, какими они были до революции, но презирал за то, какими они стали в настоящее время. Наконец-то он получил возможность порвать с ними, разрубить этот гордиев узел… Давящий груз тяжелых мыслей не давал покоя, дурманил голову. Но ведь путь к утешению легок только для глупцов и преступников да еще, пожалуй, в сновидениях, когда все препятствия кажутся легко преодолимыми и стоит лишь кинуть взгляд с высоты на открывающийся за окном беспредельный простор, как душа наполняется спокойствием и равнодушным презрением ко всему земному.

«Почему всевышний не посвящает нас хоть немного в смысл этого трудного и окрашенного кровью пути, который мы зовем жизнью? Почему молчит море, столько видевшее с момента своего возникновения? Почему мать-земля пожирает своих сыновей? Почему у всего сущего, будь то камень, насекомое или каторжник, — у всех есть свое место в жизни, а у меня нет?» Вопросы эти не переставали донимать его.