Ева Хорнунг - Дог-бой

Ромочка и Марко — не родственники. Наталья показала Дмитрию результаты. Но кое-что от него утаила. Она ужаснулась, увидев обнаженное безволосое Ромочкино тело.

У чистого, побритого наголо, спящего Ромочки оказалось выразительное лицо. В отличие от многих брошенных детей он похож на ребенка. Несмотря на многочисленные шрамы, он довольно красив. Заметны татарские черты. Но… одна подробность никак не выходила у нее из головы.

Кто вырезал на груди у мальчика слово «пес»?!

Наталья догадывалась: Ромочке, несмотря на юный возраст, пришлось перенести много такого, о чем они и понятия не имеют. Им он рассказывал только то, что они хотели услышать: например, о Мамочке, которая любила своих сыновей. Наталья не стала делиться с Дмитрием своими опасениями. Она стыдилась своей прежней уверенности — ощущение для нее новое и неприятное. Ну и ладно, сказала она себе. Допустим, Ромочка бесстыдно лгал и очень убедительно притворялся. Но нельзя, чтобы Дмитрий в последний момент струсил, потому что ребенок оказался не тем, за кого себя выдавал. Особенно сейчас, когда она отчетливо поняла, что нужно Ромочке для счастья.

Слово, вырезанное у него на груди, останется на всю жизнь. Увидев страшные шрамы, Наталья обещала себе, что это слово не будет в его жизни определяющим. Она позаботится, чтобы мальчик прошел курс реабилитации. Увидев слово «пес», она поняла, что в самом деле хочет усыновить этого мальчика.

Дмитрий теряет надежду. Да, хорошенько подумав, он согласился с ней, что в логове, скорее всего, остались щенки. Но как найти их? Территория, очерченная оранжевым на карте, довольно большая. Они бродили туда-сюда, прислушиваясь. Как ни странно, на заброшенном пустыре вовсю кипела жизнь. Под ногами носились туда-сюда, жужжали, гудели и щелкали всевозможные мелкие создания. Каркали вороны, кричали чайки, ревели моторы мусоровозов. Вдали ревело оживленное шоссе. Наталья боялась, что в таком шуме они не расслышат тихий щенячий визг.

— Видишь, Дмитрий? Мы так хотим оставить его, что сами постепенно превращаемся в собак!

— Тогда давай попробуем отыскать щенков по запаху, — засмеялся Дмитрий, на время отпуская нос.

Он размышлял над тем, что сказала Наталья, когда они впервые заподозрили, что Ромочка — тоже мальчик-пес. «Ему повезло, что он жил с собаками, а не с людьми». Наталья в каком-то смысле права. Во-первых, собаки не употребляют наркотиков. Не нюхают клей и бензин. Скорее всего, не насилуют друг друга. Восьмилетний ребенок, живущий на улице, почти неизбежно становится жертвой всех вышеназванных пороков. И даже если Ромочкины собаки когда-то были домашними, они давно сбились в стаю. Дмитрий много читал об одичавших собаках. Они очень преданы друг другу. Они заботятся друг о друге. Жизнь внутри стаи четко регламентирована; собаки живут по своим правилам и законам. Вся стая считается одной семьей; все сообща добывают пропитание. Как правило, щенится только одна сука. Чужаков, даже чужих течных сук, близко не подпускают. Члены стаи настолько сплочены, что, если их жизни долго ничто не угрожает, они начинают вырождаться из-за близкородственного спаривания. Поэтому с точки зрения генетики для нормального развития стаи полезнее всевозможные катаклизмы. Выжившие одиночки впоследствии заводят другую семью с собаками из других кланов.

Что ж, для Ромочкиной стаи грянула катастрофа, в чем не может быть ни малейшего сомнения.

Но жизнь собачьей стаи очень упорядочена. Принимая во внимание все сопутствующие факторы, бездомному мальчику могло бы прийтись куда хуже. Да, Ромочка весь в шрамах и укусах; у него есть глисты и ушные клещи, зато он ничем серьезно не болен. И замечательно развит физически. Собаки из его стаи были спокойными, здоровыми, проворными и, если верить слухам, очень опасными. Дмитрий улыбнулся, вспомнив газетный заголовок: «Собаки-мутанты терроризируют москвичей». Автор статьи утверждал, что собаки настолько умны, что пользуются собственным тайным языком, а на охоту во все районы Москвы добираются на метро. Видимо, они людоеды: в разных частях города все чаще находят полуобглоданные трупы.

В метро собаки действительно ездят. Дмитрий много раз видел их там своими глазами.

Они повернули за угол и пошли по едва заметной, всей в рытвинах, тропке. Навстречу шла женщина. Она была одета в грубую шинель, перетянутую на талии веревкой. Голову закрывал кружевной платок, который когда-то был белым. Из-под платка выбивались пряди волос соломенного цвета. Женщина остановилась в нескольких шагах от Натальи и Дмитрия и внимательно оглядела их сверху вниз. Дмитрий увидел на ее лице широкую бессмысленную улыбку. Женщина протянула к ним одну руку — то ли приветствовала, то ли гнала, — а другой покачивала какой-то сверток лохмотьев.

Когда Наталья и Дмитрий поравнялись со странной женщиной, она закивала и заулыбалась, как кукла-марионетка в пантомиме. Вдруг из свертка донесся тоненький, словно птичий, писк, и Наталья сердито посмотрела на Дмитрия. У нее там ребенок, живой младенец! Дмитрий хотел обойти оборванку, но та вдруг проворно преградила им путь. Она перестала качать младенца, подняла голову и вся подалась к ним. Вблизи оказалось, что женщина еще совсем не старая. Но изможденное лицо пересекал сверху донизу ужасный шрам — от ножа или топора.

Шрам начинался на лбу, над глазом, рассекал нос, губы и подбородок. Из-за него лицо женщины казалось неестественно зловещим. Шрам словно делил лицо на две неравные половины. Из раскрытого рта вытекала слюна. Время от времени женщина со свистом втягивала ее.

Неожиданно нищенка сунула своего младенца под нос Наталье. На вид младенцу было несколько недель от роду; он напоминал маленького шимпанзе; маленькое, высохшее личико, с голубыми глазками навыкате и синими губами. Губы у него пересохли и покрылись коркой. От него воняло бензином.

Поймав на себе взгляд Дмитрия, женщина протянула к нему другую руку. Вне всяких сомнений, она просила милостыню. Не давая им пройти, она все тыкала умирающего ребенка в лицо Наталье. Дмитрий, пожалевший несчастного младенца и саму мать с ужасным шрамом, вздрогнул, когда нищенка вдруг заговорила.

— Опаздываете, доктор! — гнусаво, но звонко воскликнула она. — Но уговор есть уговор. Пять тысяч рублей, как с крышей условились. Ребеночек чистый; не наркоман.

Ну и голос! Бархатный, мелодичный, нежный… По спине у Дмитрия поползли мурашки: этот голос внушал ему ужас. Женщина закатала рукав шинели и показала ему сгиб локтя. Рука у нее оказалась белая, гладкая, без следов от уколов. Дмитрий молча осмотрел ее, как будто рука могла ему помочь, покачал головой и поднял обе руки к небу.

— В-вы… не за тех нас приняли, — запинаясь, проговорил он.