Леонид Зорин - Обида

— Не очень желаю, просто привык. Спалось. Во сне мне вас показали.

— Вам повезло. А я — за вами. Хочу вас свести в одно местечко.

— Очень обяжете. Я готов.

Итак, ему снова пошли навстречу. Вряд ли они всерьез полагают, что он их прославит. Но, значит, им важно привлечь с его помощью внимание. Бурский когда-то его учил, что психология клиента устойчива: всякий шум во благо. Но, может быть, все еще разбираются, приглядываются, желают понять, чем все же вызван его приезд. И что за ним? — поиск скандала, расследование или и впрямь попытка анализа? Клиент изучает тебя, дружок. Такая теплынь, а нельзя расслабиться.

— Гляньте-ка, — проговорила Ксана.

Они проходили мимо кафе. Он сразу понял, что это «Лаванда», понял быстрей, чем прочел название. Такие внезапные догадки уже не раз его посещали. Этакие щелчки подсознания. Бурский объяснял их по-своему: «Живете под напряжением, Женечка».

— Кафе «Лаванда», — сказала Ксана.

«Не зря ты приметила, моя прелесть, местную прессу в моей руке. Опережаешь любые вопросы».

— Оно у нас не только кафе. Тут наши поэты стихи читают.

— Хорошие?

— А всяко бывает. Позавчера ребята зашли, не понравилось, сказали: фуфло. Слово за слово, вышел междусобойчик.

Женечка нейтрально заметил:

— Сказано: «Не стреляй в пианиста. Играет как может».

— Кто ж с этим считается? Был выступавший, стал потерпевший.

Она искоса взглянула на спутника. Но Женечка лишь пожал плечами:

— Опасное дело — возросший вкус.

— Вкус у Арефия замечательный, — сказала Ксана. — Зря веселитесь.

«Я, как всегда, — на высоте. На этом знаменитом пригорке. И, как всегда, забываю спуститься. Значит, Арефий тоже там был?» Он улыбнулся:

— Кто бы спорил? Но пианист ведь не виноват.

— Как посмотреть, — протянула Ксана.

Они давно миновали центр, окраину с домами-скворечниками, а впереди перед ними стелилась унылая длинная дорога — не на чем глазу остановиться.

Но Женечку Грекова не привлек бы и более живописный пейзаж. И он на сей раз не занимал себя привычной игрой — гаданьем о тех, кто жил здесь со дня своего рождения, кто здесь когда-то взрослел и старился, не думалось ему и о нынешних, о том, как они надеются, маются, как строится и плывет их жизнь. Все мысли были обращены к его провожатой, шагавшей бок о бок. Эта опасная опекунша все крепче притягивала его — и своим дерзким большим лицом, и низким голосом, и своей статью, даже ее неспешный шаг воздействовал непонятным образом. «Черт знает что», — подумал Женечка.

Он походя бросил осеннюю фразочку о том, как быстро проходят дни, точно они куда-то проваливаются — так легче казалось узнать о существенном.

— А, кстати, кем вы, Ксаночка, будете?

Она сказала:

— А кем дадут.

Он понял, что тема эта больная, но все же осторожно спросил, чем занята она сейчас.

Она сказала — ничем особенным и говорить об этом скучно. Ушла с одной дурацкой работы, ищет другую, а чем она лучше? Похаживает в вечернюю школу, «нерегулярно», никак не развяжется, да если и кончит — толк невелик. Проще сказать, тоска зеленая.

— Здесь у меня нет перспективы.

— В Москву не стремитесь?

Она поморщилась.

— Нет, не стремлюсь. Что мне там делать? Таких, как я, там рупь за ведро.

Греков покачал головой.

— Не ваши слова.

— А чьи же еще?

— Не ваши. Вы себе цену знаете.

Она сказала:

— Знаю, конечно. Думаете, совсем беспородная? Я, Жека, профессорская дочь. Что, не похожа?

— Ну почему же? — пробормотал он неуверенно.

— Не притворяйтесь, вежливый Жека, — сказала Ксана. — Я не похожа. И никаких переживаний. Мать — медсестра, а папа — профессор.

Женечка Греков сказал:

— Я понял. Житейское дело. Служебный роман.

— Нет, Жекочка, вы не угадали. Он был археолог, в земле копался. Он находился в командировке, совсем как вы, и поймал здесь вирус. А может быть, вирус его поймал. В общем, лежал профессор в больничке и в благодарность за заботу взял да слепил медсестре ребеночка. Тут и командировка кончилась.

— Вы, что же, с ним после не познакомились?

Она, словно нехотя, сказала:

— Мать у меня гордая женщина. А я — в нее. Но, может, когда-нибудь… Охота сказать ему два словечка.

Она коснулась пальцем горбинки и неожиданно рассмеялась:

— На память оставил.

Греков сказал:

— А вам — к лицу.

— На самом деле?

— Профиль маркизы.

— Спасибо, Жекочка. Очень вы вежливый. Удивительно даже — с такой вашей вежливостью и целы еще.

— Я — друг народа, — сказал он, стараясь попасть ей в тон. — Ему на меня обижаться не за что.

Она снисходительно протянула:

— С народом дружбу вести нельзя. Народ у нас щетинкой зарос. И по характеру — недоверчивый. Поэтому, Жека, не расслабляйтесь.

— А вы — суровая.

— Я — внимательная.

Он так и не сумел разобраться — сочувствует или остерегает?

— Мы уже близко. Не устали? — спросила Ксана.

— Совсем не устал.

Унылое пространство иссякло. Теперь их с обеих сторон обступали высокорослые дома пыльного охряного цвета.

— Микрорайон, — сказала Ксана, — здесь больше заводские живут.

— Скучно им, должно быть, тут жить, — буркнул, не удержавшись, Женечка. — Хоть бы покрасили эти стены.

— Где же им жить? — откликнулась Ксана. — Если завод и кормит и поит.

И вновь усмехнулась:

— Больше поит.

Справа возник тощий лесок.

— Вот и зеленое наконец, — обрадованно заметил Греков.

Она улыбнулась:

— По лесу соскучились? Это наш Минаевский лес. В Заречье, где вы вчера прогуливались, — Казачий, а с этого краю — Минаевский.

Напомнила, что за ним послеживают. Народ у нас щетинкой зарос. Не расслабляйтесь, совет по делу.

Однако он скрыл свою досаду. Лишь показал глазами на лес:

— Мало чего от него осталось.

Она согласилась:

— Уж это точно. Всего ощипали, как повар — птицу. Привыкли хватать что рядом лежит. Вода и деревья умнее нас. Чувствуют, что беда приближается. Шла я недавно по бережку. Ветла-великанша жмется к реке просто изо всех своих сил. Не потому, что в пойме разборчива, — она у воды защиты ищет. Боятся нас. Мы их напугали. И землю, и зверя, и волну.

То смутное, тоскливое чувство, которое поселила дорога, теперь переросло в раздражение. Лес-то могли бы и пощадить! Еще одной тайной стало меньше. Поставили коробки домов, на островках, среди узких просек жмутся березки и старые липы, словно оставленные случайно, по чьей-то забывчивости и недосмотру. На дальней опушке Греков увидел вытянутое одноэтажное здание, чем-то похожее на ангар. К нему примыкало плохо ухоженное, кочковатое футбольное поле с воротами без положенных сеток.

Женечка снова не удержался:

— И что, здесь играют?

Ксана сказала:

— Конечно, играют. Желающих много.