Борис Виан - Сердце дыбом

Что, интересно, поделывает Жакмор — подумала Клемантина в связи или без всякой связи с предыдущим. Что-то его давно не видно. Впрочем, нет его — и не надо. А то еще вздумает на правах психиатра и психоаналитика вмешиваться в воспитание детей. По какому, спрашивается, праву? Дети принадлежат матери. Это мать в муках производит их на свет, матери они и принадлежат. А вовсе не отцу. Матери любят детей, значит, те должны их слушаться. Матери лучше знают, что нужно детям, что им полезно, чтобы они подольше оставались детьми. Кажется, китаянкам упаковывают ноги в особые туфли. Или повязки. Или тиски. Или железные колодки. В общем, что-то такое, чтобы ноги оставались маленькими. То же самое надо делать с детьми, только упаковывать их целиком. Чтобы не росли. Маленькие они куда лучше. У них нет ни забот, ни потребностей, ни дурных наклонностей. А то как начнут расти. Как потянет их из дома в большой мир. А там сколько новых опасностей! Стоит им выйти за пределы сада — сразу целая тысяча. Да что я говорю? Не одна тысяча, а десять. Их и здесь-то не сосчитать. Вдруг налетит сильный ветер, сломает ветку, и она упадет детям на голову. Или вдруг пойдет дождь, а они потные, может, в лошадки играли, или в поезд, или в разбойников, или еще в какую-нибудь подвижную игру, а тут вдруг дождь, и они схватят воспаление легких, или плеврит, или простуду, или ревматизм, или полиомиелит, или брюшной тиф, или скарлатину, или краснуху, или ветрянку, или эту новую болезнь, которой еще и имени не придумали. А что, если вдруг гроза? Гром. Молния. Да мало ли, может, вдруг произойдет эта… ионизация — наверняка это что-то ужасное, одно название чего стоит, похоже на «операцию». Может случиться все что угодно. Если же они выйдут из парка, будет еще хуже. Но об этом сейчас думать не стоит. Пока что хлопот не оберешься и с тем, как бы предохранить их от всех внутрипарковых напастей. А уж когда вырастут — ой-ой-ой! Вырасти и выйти из парка — две самые страшные вещи для детей. Всех и всяческих опасностей не предусмотришь. А мать должна, должна все предусмотреть. Но это потом. Еще будет время подумать. Легко запомнить: выйти и вырасти. Пока же ограничимся парком. Каких только несчастных случаев тут не может стрястись! Взять хоть гравиевые дорожки. Сколько раз я говорила, что глупо позволять детям играть с гравием. Что, если они его наглотаются? Поначалу, может, ничего и не будет, а через три дня — готово дело, аппендицит. Необходима срочная операция. А кто ее будет делать? Жакмор? Это не его специальность. Деревенский врач? Там только ветеринар. Вот они и умрут. Да еще в муках. Будут метаться в жару. Кричать. Нет, не кричать, а стонать — это еще ужаснее. А льда нет. Негде взять льда, чтобы положить им на живот. Температура все выше и выше. Градусник зашкаливает. Он лопается. Осколок попадает в глаз Жоэлю — он как раз смотрел на Ситроена. Жоэль обливается кровью. Он потеряет глаз. И некому к нему подойти. Все заняты Ситроеном — он стонет все тише и тише. А Ноэль, воспользовавшись паникой, удрал на кухню. Там на плите кипятится вода в баке. Он хочет есть. Его не покормили ужином: братья больны, про него и забыли. И вот он ставит стул прямо перед плитой и залезает на него. Чтобы достать банку с вареньем. Но служанка задвинула ее чуть глубже, чем обычно, потому что ей в глаз попала соринка. Если бы она аккуратнее подметала, этого бы не случилось. И вот Ноэль наклоняется. Нога его соскальзывает. И он падает прямо в бак. Успевает вскрикнуть один-единственный раз — и все, он мертв, хотя по инерции еще шевелится, как краб, которого бросают в кипяток. И сразу же, как тот же краб, приобретает ярко-красный цвет. Он умер, умер! Мой Ноэль!

Клемантина выскочила за дверь и позвала служанку.

— Да, мадам?

— Не смейте подавать к обеду крабов — я запрещаю!

— Я и не собиралась. Сегодня на обед ростфиф с жареной окрошкой.

— Все равно запрещаю!

— Хорошо, мадам.

— И больше никогда не варите крабов. И омаров тоже. И креветок. И лангуст.

— Слушаю, мадам.

Не лучше ли, думала Клемантина, вернувшись в комнату, варить пищу, пока дети спят, и есть все холодным? А в остальное время вообще никакого огня не зажигать. И, разумеется, держать под замком спички. Ну, это и так уже делается. Воду для питья кипятить только вечером, когда дети улягутся. Как хорошо, что ей пришла мысль о кипяченой воде! Микробы при кипячении гибнут. Да, но когда они возятся в парке, чего только не тащат в рот! Ох уж этот парк! Хоть совсем их туда не пускай! Чем, в конце концов, чистая комната, где каждый день все моется, протирается, хуже парка? И лучше, и здоровее. Правда, дети могут простудиться на холодном полу. Но то же самое в парке. Там тоже дует. Да еще мокрая трава. Нет, чистая комната — это то, что надо. Вот только оконные стекла… Дети могут порезаться. Разобьют стекло, порежут вену на руке, а сказать побоятся, чтобы их не ругали. Кровь течет и течет, Ситроен бледнеет и бледнеет. Жоэль с Ноэлем плачут, а Ситроен истекает кровью. А дверь закрыта на ключ, потому что все ушли на рынок. Ноэль боится крови, хочет выбраться через окно и позвать кого-нибудь, влезает на плечи Жоэля, неловко хватается за форточку, тоже падает, тоже режется осколком — перерезана сонная артерия, пара минут — и все кончено, он лежит бледный и мертвый. Ни в коем случае, ни в коем случае нельзя запирать дверь!

Клемантина вылетела из комнаты как сумасшедшая и ворвалась в детскую, где спали братья. На розовых стенах лежали полосы солнечного света, пробивавшегося сквозь жалюзи. В тишине слышалось ровное дыхание. Ноэль шевельнулся и что-то пробормотал во сне. Ситроен и Жоэль улыбались, ладошки их были доверчиво раскрыты. У Клемантины бешено колотилось сердце. Она вышла, оставив двери открытыми.

Я хорошая мать. Думаю обо всем, что может случиться. Предупреждаю все возможные неприятности. Помимо тех, которые их будут подстерегать, когда они вырастут. Которые возникнут за пределами парка. Нет. Эти отложены до поры. О них я подумаю позже. Время еще есть. Еще есть время. Пока и без того всех мыслимых катастроф не переберешь. Катастрофа на катастрофе. Я люблю моих детей, поэтому думаю о самом страшном, что может с ними приключиться. Чтобы предусмотреть. Предупредить. Я не смакую жуткие картины. Они сами приходят на ум. Это доказывает, как дороги мне дети. Я за них отвечаю. Они от меня зависят. Это же мои дети. И я должна сделать все, что в моих силах, чтобы уберечь их от таящихся на каждом шагу опасностей. Они такие беззащитные, мои ангелочки! Они не могут знать, что для них хорошо, а что плохо. Я их люблю. И передумываю все это для их же блага. Никакого удовольствия мне это не доставляет. Я вся дрожу, как подумаю, что они могут наесться ядовитых ягод, сесть на сырую траву, свалиться в колодец, упасть с обрыва, наглотаться камней, что им на голову может упасть обломившийся сук, их могут покусать муравьи, жуки, пчелы, исцарапать колючки, исклевать птицы, они могут нечаянно вдохнуть цветочный лепесток, и он забьется в нос, проникнет в мозг, и они умрут, бедные крошки, они еще такие маленькие, упадут в колодец, утонут, их раздавит тяжелая ветка, они порежутся стеклом, и хлынет кровь…