Стефани Цвейг - Нигде в Африке

Лилли достала из кармана золотое зеркальце с крошечными камушками и так долго подкрашивала контур губ, пока они не стали выглядеть, будто их вырезали из ее красной блузки, а потом выдохнула в воздух поцелуй.

— Мне надо к Дездемоне, — сказала она.

— И к Моцарту, — засмеялась Регина. Она засмеялась еще раз, когда до нее дошло, что у нее наконец-то получилось выговорить имя без английского акцента. Она запечатлела легкий поцелуй, который только что подглядела у Лилли, на головке своего брата и заметила, как исчезли тяжесть из ее рук и ног и мятущиеся ночные мысли из ее головы.

Это было хорошее чувство, которое принесло сытость, как пошо вечерами в хижинах. Она услышала из лесу первые барабаны этого дня. За большими окнами солнце окрасило пыль во все цвета радуги. Регина так зажмурилась, что ее глаза стали щелочками и картинки начали изменяться. Очертания зебр состояли из одних только полос. Синева неба стала маленьким цветным пятнышком, акации потеряли свой зеленый цвет, а кедры почернели.

Регина взяла Макса из коляски и, положив его голову себе на плечо, накормила его уши. Она с напряжением ожидала тех светлых звуков, которые показали бы ей, что брат уже достаточно умен, чтобы наслаждаться интимностью. Когда Чебети зашла в комнату с бутылочкой и засунула ребенку соску в ротик, тишина сделала большое пространство маленьким.

Бутылочка почти опустела, когда Оха, вращая головой, сказал:

— Я очень завидую тебе, из-за твоего Дэвида Копперфилда.

При последних словах он заглотил слишком много воздуха, и Регина слишком долго давилась смехом, чтобы вовремя превратить его в приличествующий ситуации кашель.

— I’m sorry [102] Прошу прощения (англ.). , — сказала она. В этот раз она тут же поняла, что говорит по-английски.

— Да ладно, — успокоил ее Оха. — Я бы тоже рассмеялся, если бы был на твоем месте и услышал такой ломаный английский. Поэтому мне хотелось бы иметь в друзьях Дэвида Копперфилда.

— Почему?

— Чтобы хоть немного чувствовать себя здесь дома.

Регина сначала разделила отдельные слова на слоги, а потом соединила их снова. Она даже перевела их на свой язык, но ей не удалось понять, почему Оха выпустил их из своего горла.

— Но ты же здесь дома, — сказала она.

— Можно и так сказать.

— Это же твоя ферма, — настаивала девочка. Она чувствовала, что Оха хочет ей что-то сказать, но он запер свой рот на замок, не издав ни звука, и она повторила:

— Ты здесь дома. Это твоя ферма. Все здесь такое красивое.

— Pro transeuntibus [103] Для проходящих (лат.). , Регина. Понимаешь?

— Нет, папа говорит, что латынь, которой нас учат в школе, годится только для собак.

— Для кошек. Спроси своего отца, когда снова будешь в Найроби, что значит pro transeuntibus. Он тебе все точно объяснит. Он умный человек. Самый умный из всех нас, но никто не решается признать это.

Голос Охи и его глаза уверили Регину, что он, точно как отец, хотел сказать о корнях, Германии и родине. Она приготовила уши для знакомых, нелюбимых звуков.

И тут вошла Лилли.

— Теленок, — сказала она, сжав губы в маленький красный шарик, — уже оправдывает свое имя.

Оха, засмеявшись в ответ, спросил:

— Он уже может промычать «Маленькую ночную серенаду»?

Лилли музыкально хихикнула и расширила глаза, но все-таки не заметила, что веселость у ее мужа исходила только изо рта. Она потерла руки, будто хотела хлопнуть в ладоши, и сказала:

— Я должна принарядиться в честь такого дня.

— Непременно, — согласился Оха.

Сама того не желая, Регина взглянула на него и поняла, что он еще не вернулся из сафари, о котором Лилли ничего не подозревала. Ее кожа похолодела, и ей представилось, будто она, приложив ухо к дыре в чужой стене, узнала вещи, о которых знать ей было не положено. Регине понадобилась сила, чтобы воспротивиться потребности встать и утешить Оху, как она утешала отца, когда его мучили раны из прежней жизни. Некоторое время ей хорошо удавалось подавлять каждое движение своего тела, но ноги не давали ей покоя и наконец все-таки победили ее волю.

— Пойду погуляю с Максом, — сказала девочка. Хотя раньше она всегда держала брата обеими руками, в этот раз одна рука высвободилась и скользнула по голове Охи.

Вырезанные на стуле львы нагрелись от солнца, у которого осталась только коротенькая тень. Кедры наполнили ночным дождем свои стволы и корни. Если где-то шевелилась ветка, Регина сразу искала глазами обезьян, но слышала только звуки, которые означали, что мать-обезьяна сзывает своих детенышей.

Некоторое время она думала об Овуоре и прекрасном споре ее детства: кто умней — обезьяны или зебры? Но когда сердце бешено забилось, она заметила, что ее отец начинает вытеснять Овуора. В первый раз с прибытия в Гилгил ее одолела тоска по дому. Она повторила это слово несколько раз, сначала еще весело, по-английски, потом, нехотя, по-немецки. На обоих языках слоги жужжали, как злые пчелы.

Моцарта выманивали на травку два пастушонка, которые слышали только язык коров, а не людей. Дездемона нежно подталкивала сына головой, потом остановилась на солнечном пятне и вылизала его мягкую шкурку, покрывшуюся маленькими светло-коричневыми кудряшками. На спину Дездемоны опустился скворец. Сияющая синева его перьев делала глаза слепыми для любой другой краски.

В длинном белом платье, окружавшем шею горой из рюшей, из-за куста желтых роз вышла Лилли. Она выглядела так, будто услышала приказ Мунго лететь на небо, но не шевельнулась, пока теленок не начал сосать. Тогда она выпустила из горла воздух, подняла голову, сложила руки и запела «Такой волшебной красоты…» [104] Ария принца Тамино из оперы В. А. Моцарта «Волшебная флейта» (знаменитая «ария с портретом»). .

Птицы умолкли, и даже ветер не мог противиться пению Лилли, он летел рядом с отдельными, высокими нотами. Они полетели к горам быстрее, чем всегда. Прежде чем до Регины долетело последнее эхо, она поняла, что ошиблась. Она не была счастливым Одиссеем, вернувшимся домой. Она слышала в Гилгиле только сирен.

Государственное министерство земли Гессен

Министр юстиции Висбаден Банхофштрассе, 18

Господину доктору Вальтеру Редлиху

«Хоув-Корт»

п/я 1312

Найроби

Кения

Висбаден, 23 октября 1946 г.

Касательно Вашей просьбы о возможности Вашего трудоустройства в системе юстиции земли Гессен от 9 мая 1946 г.

Уважаемый господин доктор Редлих!

Очень рады сообщить Вам, что на Вашу просьбу о возможности Вашего трудоустройства в системе юстиции земли Гессен получен положительный ответ от четырнадцатого числа сего месяца. В настоящее время Вам предоставляется место судьи в участковом суде города Франкфурта, в связи с чем просим Вас после Вашего возвращения в Германию как можно скорее встретиться с председателем суда, господином доктором Карлом Маасом, который уже поставлен нами в известность относительно Вашего назначения. Пожалуйста, сообщите ему, на какую дату намечен Ваш переезд во Франкфурт. При определении Вашего жалованья признаны входящими в стаж все годы, начиная с 1937-го, когда последовало Ваше увольнение с должности адвоката в г. Леобшютце (Верхняя Силезия).