Эндрю Грир - Исповедь Макса Тиволи

— В Саут-Парке?

— А где же еще нам жить? — И тут, словно слова складывались на «ведьминой доске» и текли без ее контроля, мама заговорила с причудливым акцентом — заговорила голосом отца: — Давай начистоту, Макс.

И она поведала о наших планах. Слова ее будто прилетали с далекой звезды, такие ясные, четкие и в то же время устаревшие. Кто-то должен был записать эти новые планы, так же спокойно, реалистично и радостно, как мы бы могли их осуществить. Дело в том, что внутри моей мамы находился феникс или, как сказали бы образцовые матери нашего городка, ангелочек. А говоря грубым языком твоего века, Сэмми, она была беременна.

— Бедным ты мне даже больше нравишься, — заявил Хьюго в день переезда.

— Мы не бедные.

Я едва мог говорить от стыда за свое новое жилище. Я стоял в саду, посреди старинных статуй псов, а мама смотрела из окна второго этажа. Теперь нам приходилось жить наверху, а квартирой ниже ютилось еще одно семейство, где не было отца.

Я отвернулся от Саут-Парка, изменившегося до неузнаваемости. Пропала аккуратная изгородь парка, остался лишь овал истоптанной травы между домами, а те даже отдаленно не напоминали красивые старинные здания, в которых мы некогда жили. Казалось, перемены коснулись и деревьев: клены и вязы уступили место эвкалиптам, повинуясь странной моде на аптечные запахи. Более того, парк лишился даже своего старинного названия, кто-то из новых обитателей беспощадно нарек его Тар-Флэтс.

— Да ладно, Ноб-Хилл тебе все равно не подходил, — улыбнулся Хьюго. — Ты сейчас напоминаешь президента какого-нибудь банка, старик.

— А ты певца из водевиля.

Хьюго расхохотался. В его одежде преобладали бледно-лиловые и серые тона, подобранные с безобразным вкусом семнадцатилетнего франта, у которого появились карманные деньги. Назло мне Хьюго нацепил бархатный жилет, в котором, как я неустанно повторял ему, он походил на шарманщика. Впрочем, моего друга это нисколько не заботило.

Я заметил какое-то движение в квартире соседей, на миг мелькнуло белое платье. Мне не хотелось общаться с соседями до переезда. Обитатели первого этажа были последними, кого бы хотелось встретить в саду. Мой взгляд упал на осиное гнездо, появившееся под карнизом за время моего отсутствия.

— Знаешь, что мама всем говорит?

— Нет.

— Что я ее деверь.

— Какая глупость! Получается, что она — жена твоего брата?

— Что я брат ее мужа и приехал с востока, чтобы помочь ей вести хозяйство. Теперь, когда отца не стало.

— Какая глупость. Ведь раньше ты жил здесь. Тебя непременно узнают. Такого, как ты, сложно забыть.

— Меня никто не узнает. Когда я здесь жил, мой рост был всего пять футов, к тому же я был седым. Взгляни на меня! — Мне только исполнилось семнадцать; ростом в шесть футов, с копной каштановых волос и пышной бородой, я определенно напоминал президента. В придачу, надев старую отцовскую одежду, я будто перенял часть папиного европейского шика и с самым гордым видом держал большие пальцы в карманах жилета. — По-моему, я вполне убедителен.

Хьюго моргнул.

— Похоже, ты прав, Макс. Скоро ты превратишься в импозантного старичка.

— А ты в урода.

Хьюго отмахнулся от пролетавшей осы и посмотрел на окно, у которого стояла мама. Оса возмутилась.

— Здравствуйте, миссис Тиволи! — завопил Хьюго.

— Не ори, урод ты этакий, — одернул я его.

— И никакой я не урод, — огрызнулся Хьюго, поправляя жилет.

Мама вышла из оцепенения, пригладила волосы и помахала в ответ.

— Как она? — спросил Хьюго, все еще глядя на маму, поправлявшую свое лучшее черное платье, надетое по случаю возвращения в старый дом (в такие платья наряжаются, когда узнают, что за обедом будет присутствовать давний любовник). Мама отошла от окна и растворилась в темноте комнаты.

— Одержима, — буркнул я.

— Одержима? — В его словах звучал неподдельный интерес.

Я ковырнул ботинком землю.

— Она гадает на картах таро и ночи напролет не гасит лампу в своей комнате.

— Наверное, она еще о многом хочет рассказать твоему отцу.

— Да нет, она не рассказывает. Она слушает.

— И что он говорит?

— Ничего, — резко сказал я, — отец не умер.

Хьюго скрестил на груди руки и обвел взглядом парк.

— Я тоже так думаю.

Мы выстроили свою версию случившегося, отличную от версии полицейских. На наш взгляд, с папой случилось то же, что и со многими людьми в такое неспокойное время. Наверняка он зашел в бар на Пиратском берегу, где в пиво подмешали снотворное, и, когда отец лишился сознания, его сбросили через потайной люк в полу прямо на правительственный корабль. Затем мрачной безлунной ночью отца погрузили на клипер, получили деньги, и на следующий день отец очнулся посреди залитого солнцем океана матросом корабля, плывущего на восток. Капитан, перекрикивая ветер, отдавал приказы, а вокруг бегали покрытые татуировками моряки с черными косичками, то и дело поглядывая на своего нового товарища. Отец отправился в путешествие во времени — в свою пропитанную морской солью молодость. Иными словами, его похитили.

Правда, в глубине души я нарисовал еще более жуткую и фантастическую картину. Я вообразил, будто на папу наложили древние норвежские чары, дабы он не смог вернуться к нам; я будто видел привидение, явившееся с мыса Горн, чтобы пленить отца. И подобно Нимуэ, заточенной Мерлином в дубовых оковах, папа сидит в кольце зеленого пламени и ждет, пока я произнесу необходимое заклинание и освобожу его. Но что же надо сказать?

— Ой! — раздалось позади.

Девочка примерно моих лет, видимо, выскочила из двери дома и теперь с несчастным видом лежала на траве. Я никак не мог понять, что она делает. Вся в пене белых кружев, девочка поднесла руку к шее и застыла в ожидании. Бежали секунды, а мы так и смотрели друг на друга, оцепеневшие от ее странного возгласа. Потом она медленно убрала дрожащую руку, продемонстрировав мне прежде всего яркий укус на нежной шее, а заодно и золотисто-черную раздавленную осу, лежавшую на протянутой ладони.

Элис, не читаешь ли ты эти строки? Ведь это была ты!

Разумеется, я и раньше видел девочек. Причем не только из окна детской, откуда я наблюдал за юными созданиями в красивых платьях, которые показывали пальчиком на птичек. Я видел и девочек Ноб-Хилла, с веселым смехом бросавшихся друг в друга камешками по пути в школу; и юных леди, поздним вечером подъезжавших к своим домам в модных фаэтонах; в парке я даже замечал целующиеся парочки, которые, увидев подозрительного старика, поспешно забивались в кусты. А еще я ежедневно влюблялся в случайных прохожих: в улыбчивую девочку у газетного киоска, в девчонку с грустными глазами, которая торговала ананасами, сложенными пирамидкой, в дочь мясника-немца, пришедшую вместе с ним к нашему черному входу в качестве переводчика. Правда, ни с кем из них я даже словом не перемолвился. Я просто кивал из кухни или пытался скрыть волнение, бросая девушкам нужное количество монет и стремительно удаляясь. Меня охватывал озноб, я был в агонии.