Владимир Топорков - Грани (Заметки о деревенских людях)

А на другой день, буквально вечером, иду я по деревне и наблюдаю такую картину. На крыльце своего дома сидит Семён Долгов, тракторист, видать, только с работы вернулся – ещё на лице грязь не смыта, – растягивает свою хромку и поёт:

Попробуй, докажи ему – так это или не так! И частушка эта злая от дома к дому зашагала.

А на другой год у нас со свёклой запарка вышла. Осень дождливая, а тут, как на грех, техника ломается, никак не работает, видимо, чего скрывать, просмотрели мы при подготовке, как молодёжь говорит, варежку разинули. Одним словом, неудача. Так, думаете, нам простили эту промашку? Как бы не так! Тот же Семён Долгов в клубе под гармонь свою распевает:

Тут после такой критики, когда весь колхоз хохочет, забегаешь, точно ошпаренный. Свёклу мы буквально на плечах вынесли, а частушка эта едкая и сейчас по деревне гуляет, как кипяток ошпаривает…

Страшно не любят в деревне лодырей. Каждый встречный-поперечный пальцем покажет на такого разболтанного человека, кличку обидную прилепит, своё презрение не скрывая.

Мне рассказывали в одном селе. Приехала к своей сестре младшая из города в гости, в дом ввалилась, а та вроде и не рада. Ленивая была женщина, одна жила, а в доме чёрт голову сломит, мухи роятся, точно пчёлы на пасеке, зловоние.

Младшая носом повела, возмутилась:

– Ты бы хоть мух-то выгнала, Нюра…

А старшая с удивлением на горожанку посмотрела, точно первый раз родную сестру увидела, сказала:

– Да куда же их гнать-то? Ведь они свои…

Горожанка с досады плюнула, и в тот же день назад уехала.

А в селе, когда по улице старшая проходила, говорили:

– Нюрка-«свои мухи» пошла, – и презрительно улыбались.

Церковь в деревне на видном месте, недалеко от правления колхоза. Молодёжь, естественно, в неё не ходит, а старушки, которые давно уже не работают, председателя, кажется, не раздражают. Так что живёт он, точно не замечает, что есть в селе заведение с блестящими куполами. Да и забот у него столько, что порой не находится времени покушать.

В тот год хлопот добавила засуха, неожиданно обрушившаяся в мае. Целый месяц по-летнему палило солнце, и посевы озимых, так хорошо перезимовавшие и дружно пустившиеся в рост, вдруг пожухли, припали к земле, сморённые жарой. Вырвешь пучок из земли – мочковатые корни поблекли, стали похожими на суровые нитки, а некоторые уже отмерли, почернели. Председатель колхоза – молодой человек, недавно окончивший институт – назовём его Игорем Алексеевичем – целыми днями гонял по полям, сам изнывал от жары, с тяжёлым вздохом заходил в хлеба, дёргал усохшие побеги и чуть не плакал. Жалко было трудов своих людей, не считавшихся со временем на севе, жалко напрасно выброшенные семена.

В один из таких дней и приехал к Игорю Алексеевичу его друг – агроном из районного управления. И первый вопрос, конечно, про дождь.

Игорь Алексеевич только что вернулся с поля, уставший, раздражённый, кажется, не рад был и приезду старого товарища и сокурсника, отвечал машинально:

– Не было…

– Посевы как?

– Уже в критическом состоянии…

– А я вчера в Ивановке был, – гость рассказывает весело, улыбаясь, – там тоже церковь есть, ты знаешь, так местный поп собрал свою гвардию старушенций разных древних – и ну вокруг церкви с иконами да пением бегать. Не поверишь, часа два бегали! И вдруг облачко зашло. Так, небольшое, в овчинку, и такой ливень обрушился – с пригорков ручьи побежали. Председатель тамошний Алексей Михайлович даже за свёклу начал переживать – не смыло бы…

Игорь Алексеевич, кажется, слушал и не слушал рассказ гостя, но из-за стола вскочил, кулаком ударил:

– А наш длинногривый чёрт ни хрена ничем не занимается!

Несколько минут он молчал, а потом вдруг засмеялся, поняв наконец-то всю несуразность грозной своей тирады.

Вот ведь как бывает, кажется, к несуществующему чёрту на поклон пойдёшь во имя самого главного человеческого богатства – хлеба. Попробуй, осуди тех старушек в раболепстве перед богом, если даже у самых отчаянных атеистов срываются такие слова в адрес попа.

Неистребимо в деревенском человеке это качество, кажется, умирать будет, а принципами своими не поступится, теми, что с детства, точно с молоком матери, впитаны.

…Деревенская свадьба в послевоенные трудные годы. Свадьба по тем меркам богатая, с разносолами на столе. Оно и понятно – отец у невесты – мельник, мужик жуликоватый, живёт по принципу – «не украдёшь – не проживёшь». И теперь все свои прибытки в свадьбу вложил, чтоб удивить земляков. Пусть посмотрят, какой он хлебосольный хозяин, что ему для дочери и гостей дорогих нечего не жалко. Да и не только для гостей. Ряженая сваха на улице, приплясывая, оделяет огромными, в велосипедное колесо, калачами, испечёнными из белой муки, всех, кто пришёл поглядеть на веселье. Какая же свадьба без «поглядок», без этой, остро реагирующей на все события толпы любопытных!

Сваха в цветном своём одеянии подскакивает к древней старушке в чёрном платочке, стаскивает с шеи снизку с этими румяными калачами, протягивает:

– Угостись, тётя Дуся, калачиком.

Толпа смотрит напряжённо, все весёлые пересуды на мгновенье прекратились. Все знают, как трудно живёт тётя Дуся, вдова, на войне потерявшая и мужа, и двух сыновей, и теперь коротающая свой век впроголодь. Тётя Дуся выставляет вперёд руки, умоляющим голосом просит:

– Не надо, не надо, милая, ради бога…

– Да что ты, тётя Дуся, – наседает сваха, – ты, небось, таких вкусных не ела…

– Ела, – твёрдо отвечает старуха.

– Да когда же, тётя Дуся?

Старушка морщит лоб, точно пытается вспомнить, приятно улыбается во весь свой щербатый рот:

– А когда Нюрку к Лощилкиным замуж отдавали, тогда всем по калачу оделяли…

Хохочет толпа. Уж и самые древние из деревенских жителей не помнят, когда эта свадьба была, да и Нюрки этой давно в живых нету. Вот и смеются люди над простодушной тётей Дусей.

Но странное дело, посмеявшись, от гостинцев этих, любезной свахой предложенных, наотрез отказались. И развесёлая бабочка с калачами от удивления даже рот раскрыла: с ума, что ли, посходили, коль от добра отказываются? Не понять ей, наверное, что у деревенского люда, хоть и не очень сытого, дармовое и ворованное рука не примет.

Одна деревенская пара – он – председатель колхоза, она – агроном. Трудно представить более несовместимых людей – он властный, волевой, к тому же чрезмерно любит показать себя, порой даже в ущерб здравому смыслу. Она – прямая противоположность – скромная, тихая, голоса никогда не повысит, но работящая – крутится, как белка в колесе. В деревне поговаривают, что муж, Семён Тимофеевич – дома её унижает, она и шага без него не сделает. Да в это и нетрудно поверить – уж очень она тихая, худенькая, словно угнетённая.