Владимир Топорков - Наследство

Несколько рук, в том числе и Коли Дрёмова, взметнулись над партами, и Бобров засмеялся:

– Вот видите, сколько у нас комбайнёров!

– А когда мы возьмёмся за дело? – спросил Коля.

– Погоди, не спеши, мы ведь ещё не выяснили, все ли хотят этим заниматься?

– Все! Все! – В классе сразу стало шумно.

– Ладно. – На душе у Боброва посветлело, как после летнего дождя, и он заговорил громче: – Теперь мне ваше мнение известно. Спасибо, что поддержали. Значит, будем начинать?

– А продукцию куда потом девать? – спросил опять Коля Дрёмов.

Кто-то крикнул:

– Делим шкуру неубитого медведя!

Но Бобров поднял руку, успокоил класс:

– Напрасно шумите, Коля правильный вопрос задал. В самом деле, вот вырастим мы урожай, а дальше?

– На рынок отвезём, – Валера Лебедев с третьей парты лукаво посмотрел на Боброва.

– Может, и на рынок. Это же будет наша продукция, так что мы сами ею и будем распоряжаться, кроме той части, которую должны отдать за предоставленную технику, землю.

– Нам надо на экскурсию деньги заработать, – предложил Валера, – на юг поехать. Я никогда в жизни горы не видел…

– Можно и на экскурсию. Только я думаю, надо нам что-то и для школы приобрести, как память. Ведь вы скоро закончите учёбу и разлетитесь кто куда.

– Конечно, конечно, – закивали головой ребята.

Бобров отпустил учеников, а сам остался в классе и задумался. Наверное, у каждого человека возникает порой потребность побыть в одиночестве, поразмыслить в тиши. Где-то читал он, что одиночество – это своеобразный способ мыслить, жить вне жизни. Нет-нет, сейчас Бобров не собирался жить вне жизни, но обдумать ещё результат сегодняшнего разговора, сконцентрировать, отшлифовать мысли надо было одному.

Идея об аренде, самостоятельности на земле не покидала его давно, и чем дольше думал об этом Бобров, тем отчётливее понимал: на каждом, даже крохотном участке должен быть хозяин, ответственный человек, и только тогда земля в полной мере откликнется на теплоту человеческих рук. А школьники? Разве они, завтрашние хлеборобы, будущие кормильцы страны, не должны понять это уже теперь?

Сейчас часто слышны разговоры о будущем деревни. Он твёрдо убеждён: ребят надо здесь удержать, ведь кто родился на этой земле, впитал её пот и соль, лишь тот и сможет стать её настоящим хозяином.

Бобров пошёл к Ангелине Петровне, рассказал ей о разговоре в девятом классе. Директор сперва слушала вроде с интересом, но в конце поморщилась:

– Вам, я вижу, Евгений Иванович, у нас скучно?

– Почему скучно?

– А разве нет? Зачем вам потребовалось класс баламутить? У ребят есть главная задача – учиться.

– Не могу с вами согласиться. – Бобров старался говорить сдержанно, но давалось ему это с трудом. – А воспитывать разве не наша с вами задача? Но если мы сейчас не воспитаем хозяина, кто потом позаботится о благе государства?

– Да не надо этого пафоса! – Ангелина Петровна резко встала из-за стола. – Вы, я гляжу, романтик, а я, извините, на земле прочно стою. Кто завтра пойдёт в колхоз обо всём этом договариваться?

– В школе директор есть…

– Я так и думала. Всякие фантазии в вашей голове летают, а исполнять я должна?

– Ну хорошо, могу и я…

– Вот и пожалуйста, благо, вы сами недавно из колхоза… Бобров представил встречу с Дунаевым, и словно комок подкатил к горлу. Но он тут же сердито одёрнул себя: чем ты провинился перед председателем? Не захотел покатать его припискам? Или не стал «адъютантом его превосходительства», таким, как Кузьмин?

И вдруг Боброва точно обожгло: а может, он боится увидеться с Дунаевым из-за Ларисы? Но ведь не Лариса виновата в том, что ей пришлось уйти от Егора.

– Хорошо, Ангелина Петровна, я пойду в правление. А вас попрошу тоже всё обдумать и не рубить сплеча. Поверьте, стоящее дело затеваем, и на вашу поддержку я рассчитываю.

– Ладно, обсудим…

На следующий день Бобров шёл бодрящим утром в правление и чувствовал, что всё-таки трусит немного: как защемило спозаранку где-то в груди – и не отступает, держит, словно клещами.

Первым, кого увидел Бобров около конторы, был Иван Дрёмов. Иван бросил отвязывать лошадь от коновязи, подбежал к Евгению, обрадованно протянул руку:

– Ну, здравствуй, Бобров, давно тебя не видел. Ты прям как в воду канул.

– Давно, – согласился Бобров.

– Ну, ты, я слышал, женился. Что ж на свадьбу не пригласил? Хотя с тобой пить, наверное, теперь один нарзан можно…

– Обижаешь, – улыбнулся Бобров. – Зайдёшь – выпьем.

– Зайду, зайду, – со смехом ответил Иван. – Только ведь беспокойный я гость…

– Чем же это?

– А вдруг опять в колхоз позову, тогда как?

– У вас агроном есть…

– Да что это за агроном – ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. Её, землю, надо нутром чувствовать, а он где её познал – в институте?

– Ничего, привыкнет. Не всё сразу приходит. Агрономом после Боброва Дунаев взял парня из райкома, инструктора. Конечно, тяжело ему сейчас, едва оторвавшись от бумаг, сразу вникнуть в дело, а ещё тяжелее, наверное, работать с такими вот, как Иван, которые землю шагами измерили, на запах чувствуют, душой ощущают.

Бобров спросил про Дунаева, и Иван замахал руками, сиплым голосом пророкотал:

– В райком подался, на бюро.

Теперь на весь день, считай. Значит, сегодня в конторе делать нечего, вряд ли кто возьмётся решать его предложение, но Иван проявил любопытство, зачем Боброву потребовался председатель, и Евгений Иванович вкратце изложил идею насчёт школьной аренды. Иван рассыпчато засмеялся:

– Молодец, Бобров, ловко придумал! Давай ко мне в бригаду, а? Обещаю всяческую помощь и поддержку.

– Не всё от нас с тобой зависит.

– Почему? Не беспокойся – Дунаева я уговорю…

Бобров шёл от конторы довольный. С неба посыпался снег, неслышно ложась на землю. До весны было ещё далеко, но так уж устроен человек, что в нём всегда живёт надежда на радостную пору зелени и тепла.

Дубиков думал, что закончить дело Кузьмина будет непросто, и всё-таки не представлял, какие трудные минуты придётся ему пережить.

По документам, собранным Дубиковым, выходило, что Кузьмин с мая опустил в собственный карман более одиннадцати тысяч рублей, и теперь предстояло подтвердить это уже с помощью самого завхоза или, по крайней мере, припереть его к стенке.

Можно было приглашать Кузьмина, но неожиданно Дубиков упал на улице, потянул ногу и она распухла так, что каждый шаг вызывал в глазах зелёные звёзды от боли. Он провалялся неделю дома: врачи велели меньше двигаться, чтоб не увеличилась опухоль. По утрам Дубиков затягивал ногу широким бинтом – так было легче переносить нудную боль, прыгал по комнатам, стараясь включить и потянутую ногу в ходьбу: авось быстрее разработается.