Владимир Топорков - Наследство

Хорошую идею ему сегодня Кузьмин подбросил о Елене. Всё-таки, что ни говори, головастый мужик Михаил Степанович, развеселил на целый день. «А не устроить ли Елену Алексеевну врачом в наш профилакторий?» – вот такой вопросец подбросил, а сам в глаза впился, как пиявка, на лице блуждающая улыбка тенью проплывает. А может быть, ему Елена эту идею подкинула? Она тоже хитростью не обижена. Но, как бы там ни было, мысль эта верная, не надо будет ему душой терзаться, искать повода для поездок в городок. В Осиновом Кусту найти время для встречи проще.

…Бобров замолк, уставился на Дунаева. Наверное, странным казался Евгению Ивановичу он в этот день, да чёрт с ним. Не дано, видимо, Женьке испытать такую радость, такое возвышающее чувство. Вон даже родная жена его бросила, как ненужный крапивный листок, вот он и болтается, неприкаянный, всякие идеи подбрасывает. И про Мишку Приставкина с раздражением говорил, наверное, потому, что Мишка на земле твёрдо стоит, дело своё делает, а мелких придирок не терпит, себя как личность ценит. Сказать, что ли, сейчас об этом Боброву или его самолюбие пощадить?

Но, наверное, Бобров и сам неловкое положение понял, со стула поднялся, пошёл, покачиваясь, к двери, касаясь грязным плащом знамён, тех всяких «переходящих» и «на вечное хранение», которыми колхоз «Восход» благодаря его, Дунаева, стараниям отмечен. Это – как зарубка на память, как реликвия его усилий, а не разных там Беловых и Плаховых.

У двери Бобров обернулся, растянул губы:

– Забыл спросить, Егор Васильевич! Договорился я со школьниками Пастуший овраг облесить. Поддерживаешь?

– Поддерживать, Евгений Иванович, можно того, кто падает, – засмеялся Егор, – а ты вон сам на ногах…

– Я серьёзно спрашиваю.

– Поддерживаю, поддерживаю, – махнул рукой Дунаев и как-то отрешённо посмотрел на главного агронома, отчего стало на душе у Боброва холодно и пусто, будто в погребе.

Дожди зарядили на неделю, мелкие, похожие на осенние, точно пропущенные через сито, но огорчений Боброву они не доставляли. Нет ценней весеннего дождя, а такие тихие, тёплые растворяют землю в творог, наполняют её, кормилицу, богатырской силой.

С утра он отправился за околицу. Верхом на Воронке объезжал поля, и весенний стылый воздух раздувал, как кузнечные мехи, его грудь, пьянил запахом отходившей земли.

В Пастушьем логу улеглось половодье, только резвился ещё тонкий ручеёк среди осевших размытых глыб, а на буграх уже вспенилась зелёным фонтаном бурная зелень. Если бы не дождь, можно было приглашать ребят. Благо уже готов посадочный материал, его стараниями завезён из лесхоза. Два раза звонила Лариса, спрашивала о начале работе. Евгений Иванович про себя улыбался, удивляясь её нетерпению, но посылать ребят в поле по такой грязи было бы безумием. Даже у него за полдня плащ насквозь пропитывался дождём, бугрился на спине горбом, как у верблюда.

Он приезжал домой, сбрасывал с себя заколяневший плащ, облачался в сухую одежду и чувствовал блаженство.

В четверг, ещё по темноте, Бобров проснулся от громкого стука в дверь. Пока надевал спортивные брюки, пока вышел в прихожую, тётя Стеша уже успела впустить раннего гостя. Он сразу даже не узнал Степана Плахова – на одежде серебрится снег, шапка белой стала.

– Долго спишь, хозяин, – зарокотал с порога Степан. – Ты на улицу выгляни – зима возвратилась…

– Случилось что-нибудь?

Степан шапку стащил с головы, к порогу стряхнул с неё снег, а потом, когда повернул к Боброву красное, взмокшее лицо, улыбнулся успокаивающе:

– А что может случиться? Не тревожься! Просто я подумал, что сегодня самый резон в лес съездить за брёвнами. Погода позволяет. Всё равно на таборе нашем будешь без толку целый день сапогами снег месить. Как, идёт?

Дубовые брёвна в лесхозе Бобров выписал ещё во вторник, и предложение Степана было как нельзя кстати. Надо только Егора предупредить, сбегать в контору за трактором.

Они выехали в лес часов в десять. Поездка предстояла дальняя – от Осинового Куста до Орешникова кордона километров пятнадцать – двадцать, а лесные весенние дороги известны – каждая ямка наполнилась всклень водой, из земли, как когтистые руки, тянутся коренья, и на них трактор с тележкой трясёт, как на ухабах. Но Степан вёл трактор уверенно, спокойно, и Евгений Иванович, сидя с ним рядом, даже залюбовался таким мастерством – только руки тяжёлые, узловатые на руль положил, и трактор покатился легко и плавно, будто сам, как кот учёный, обходит опасные, наполненные жидкой грязью лужи.

Лес, как в начале зимы, отяжелел от навалившегося снега, спрессованные шапки прижали хвою к земле, но обострённая чернота деревьев подчёркивала, что на дворе весна. Под ёлками, где снег не закрыл землю, уже торчат дрожащие зелёные стебельки первой травы.

Смотрит Бобров через стекло трактора и не узнаёт когда-то знакомых мест. По этой лесной дороге гонял он в молодости на Орешников кордон за поздними грибами, которые называют в его селе «серушками» и «зеленушками». Сейчас сосны вокруг подтянулись, почти небо закрыли, и дорога мрачной, непроходимой кажется.

А может быть, сегодняшнее заснеженное, сумрачное утро виновато?

Хотел он по дороге рассказать Степану о вчерашнем разговоре с Дунаевым, но не решился – какая беседа в тракторе, если грохочет он, как танк на параде.

На лесном кордоне, у похилившегося деревянного домика, напоминающего на клюку опёршегося старика, они увидели заросшего рыжебородого парня, подъехали к нему. Степан заглушил трактор, показал пальцем на лесника:

– Земляк наш, тоже осиновский!

– В лес сбежал? – улыбнулся Бобров.

– Ага. Тоже трактористом работал… Был знаменитым кукурузоводом. Серёга Бочаров.

Бочаров неторопливо подошёл к трактору, сонными глазами разглядывая гостей сквозь залепленные стёкла, но, видимо, узнав выпрыгнувшего из кабины Степана, заорал благостно, как пасхальный колокол:

– О, Степан Иванович, гость дорогой!

Степан тоже обнял парня и, дождавшись, когда выйдет Бобров, представил:

– Хранитель лесных кладов Сергей Бочаров, бывший князь, а ныне трудящийся леса, так?

– Всё смеёшься, дядя Степан, – ухмыльнулся парень. – С чем пожаловали?

Бочаров долго вертел ордер в руках, шевелил толстыми потрескавшимися губами, и Степан не выдержал, толкнул лесника в плечо:

– Ты чего шепчешь, как молитву читаешь? Небось заклинание какое знаешь, а?

– Я размышляю, дядя Степан.

– А чего размышлять, изволь узнать?

– На какой делянке лучше…

– А ты, парень, случайно с нас не натягиваешь? Уж больно долго размышляешь! Раньше ты вроде быстрее мозгой шевелил…

– Опять смеёшься?

– А как ты хотел? Знаю я вас, лесников, деспотов дремучих! У вас такса такая: как хворостинка – так полтинка, как сучок – так троячок.