Владимир Топорков - Засуха

Заметила Евдокия Павловна, что чем беднее живут люди, тем сильнее развивается в них апатия, какое-то стылое равнодушие. Разве не видят товарковцы, что зарастает их село бурьяном? Наверняка, вечером по улицам ходить страшно, скоро волки в этих зарослях заведутся.

Трудно живут здесь люди. Виновата несчастная земля. В других колхозах чернозёмный пласт до метра, жирует почва, как грачиное крыло отливает, а на товарковских полях белеет мрачным снегом сыпучая супесь. Бывали годы, когда сильными ветрами поднимало пески, в крошево, в муку иссекало посевы. Видимо, опустились у людей руки, надорвалась вера в лучшую участь, вот и плетётся колхоз кое-как.

Первый секретарь райкома Константин Иванович Волков, когда посылал Сидорову в хозяйство, попросил: «Вы на председателя там поглядите. Может быть, не тянет?» Константин Иванович – человек новый в районе, военный командир в прошлом, ему, конечно, не все люди известны, а Евдокия Павловна хорошо знает товарковского председателя Егора Степановича Емельянова, хитроватого с узенькими глазками-щёлочками мужика, энергичного и делового. Но что один человек, если другие выглядывают? Батьку артелью лучше бить…

В конторе колхоза Евдокию Павловну встретил Егор Емельянович, хмурый, с отрешённым тупым взором, с замогильным видом. На секретаря райкома посмотрел холодно, октябрьским стылым днём, чуть наклонив голову вперёд, словно на плаву нёс её. И спросил лениво:

– Ругать приехали?

– За что?

– А я не знаю. Меня все ругают. Бабы – за то, что хлеба мало дал на трудодни, мужики – что тягло слабое, лошади в борозде становятся. Райком – за порядки плохие…

– Ну и поправляйтесь, критику воспринимайте…

– Критиковать легче. Критиканов развелось – в ином доме клопов меньше. Всё им нехорошо, а вот дело править – не всякий стремится.

– Просо посеяли? – спросила Евдокия Павловна.

– Не успели. С пахотой приотстали. Лошади за весну совсем подбились… Ну, куда поедем, Евдокия Павловна?

Емельянов поднял голову, прищурился, направил глазки свои смежённые в упор.

– Поедем? На квартиру меня устройте… Если не возражаете, поживу у вас дня три-четыре.

Опять удивился Емельянов – в Товарково не любит ездить начальство, отвадило их бедное житьё-бытьё, за версту обходит.

Устроили Сидорову на постой рядом с конторой к старой приветливой женщине Марии Степановне. Та захлопотала, засуетилась:

– Может, чайку с дороги? У меня мята сохранилась от прошлого года, пахучая…

– Нет, – сказала Евдокия Павловна, – попозже, вечером. Сейчас мы с председателем поля посмотрим.

– Да чего же их смотреть? Горит хлебушко на песках, без огня полыхает.

Права оказалась старая – тягостную картину увидела Сидорова. Высохла земля, как черепок, сверху стала, трещины – ладонь засунуть. Чахнет рожь на таких почвах, низкорослая, мочалистая, потеряла совсем тургор. Евдокия Павловна – агроном по образованию, несколько лет работала в МТС, знает, что это такое. Не хватает влаги растениям, вот они и утрачивают упругость, в мочалку превращаются. И яровые поблекшие, с желтизной. Не пойдёт дождь – худо будет.

– Что делать, Евдокия Павловна? – спросил Емельянов. Он ходил с ней по полям молчаливый и пропылённый, в щепотке держал мочковатые корешки, мял их и вздыхал.

– Проса надо побольше посеять. По засушливому году урожай может получиться.

– А где сеять? – вздохнул Емельянов. – Я рассказывал вам – подбилось тягло, плуг не тянут лошади.

– В МТС надо обратиться…

– Легко сказать – обратиться, – Емельянов тряхнул взлохмаченной головой. – Кто нас слушает? По рабочему плану должны у нас с весны два трактора находиться, да где они? Видать, дорогу до Товаркова забыли…

Правду говорят: на кого Бог, на того и люди… Разве не знает Черепанов, директор МТС, какая трудная обстановка в Товаркове? Жаловались на него недавно – трактора посылает только туда, где председатель попокладистее, трактористов встречает – чуть ли не корову под нож пускает, лишь бы умаслить. Не государственная служба, а грабёж средь бела дня.

Пришлось вернуться с поля в контору. Пока шла – как гневный колокол звучал в груди. Емельянов шаркал сзади ногами, как старик, хоть ему и полсотни не наберётся. Наверняка тяжкая житуха наложила свой отпечаток, припечатала судьбинушка тяжёлой печатью, тавро поставила. Рассмотрела Сидорова – у Емельянова на лице пухлота водянистая, подбородок отвис и кашель со всхлипом, будто кузнечный мех поставили ему в грудь, и он хрипит и вздыхает. Затыкаясь и дёргаясь в кашле, председатель бурчал невнятно:

– Пустое дело… вы затеяли, Евдокия Павловна. Не поедут к нам трактористы. Жрать у нас… нечего.

– Ну это уж как сказать, – зло ответила Сидорова, – как сказать. Найдём на них управу.

С трудом она дозвонилась до МТС. Голос Черепанова звучал как из подземелья, хрипы и стоны звенели в трубке, но Евдокия Павловна говорила громко, почти кричала, и директор наверняка морщился, слушая её рассерженные слова.

– Завтра жду трактора в Товарково, и вас вместе с ними, – сказала она напоследок и повесила трубку.

– А семена у вас есть? – спросила она у Емельянова.

– Да как вам сказать, Евдокия Павловна… Если по правде, то лузга одна.

Может быть, и хитрил председатель, но идти и проверять в кладовой – песня долгая. Она снова позвонила в «Заготзерно», попросила оформить ссуду.

– Да где ж её взять? – вздыхал директор. – Одни мыши в складах.

– Где хочешь, а найди! – сказала твёрдо Сидорова и приказала Емельянову: – Завтра подводу посылай.

До вечера они ходили по полям с Емельяновым. Тот по-прежнему вздыхал, задумчиво шевелил губами и, кажется, не очень поверил в реальность команд Сидоровой. Чихать хотели эмтээсовские на любые распоряжения. Разве первый раз им звонят? Так, наверное, рассуждал Егор Степанович, а может, другие мысли теснились в его голове – забот у председателя хватает.

Уже когда шли с поля по деревенской улице, Евдокия Павловна в сердцах бросила:

– Крапиву да лебеду хоть бы покосили!

– Сама исчезнет скоро!

Емельянов ответил быстро и замолк опять. Не понять, почему так сказал, туман какой-то.

К Марии Степановне Сидорова вернулась перед закатом, изрядно проголодавшись. Удивилась Евдокия Павловна – хоть и много лет, наверное, её хозяйке, а подвижна и черноволоса, только лицо худое, морщенное, как печёное яблоко, а в глазах – стоячее болото, тоска и равнодушие.

Хозяйка встрепенулась, побежала в чулан, легко, как птица, побежала, и вскоре пошёл по избе запах томлёной картошки с молоком, тонкий, призывный запах. Евдокия Павловна достала свою сумку, вытащила буханку хлеба – теперь такое время, со своим приходится ездить в командировку – и пошла к столу. С дымящейся картошкой шла хозяйка из чулана и вроде остолбенела: на лице её застыло удивление. Будто что сдвинулось в её организме. Поняла Евдокия Павловна – это хлеб её удивил, может быть, его запах, кисловато-горький, неповторимый. Этот запах и сравнить не с чем, голодного человека он волнует до дрожи.