Николай Наседкин - Люпофь. Email-роман.

А вообще, спАсибо зА вечер, ты был тАким милым, нежным, зАботливым, А я (несмотря нА дятлА в голове) — счАстливой! Ты хоть понимАешь, что делАешь меня счАстливой!!! ВспоминАю сейчАс тебя в нАшем доме, особенно нА фоткАх, где ты не мой, но тАкой родной и этА сопричАстность к твоей прошлой жизни делАет меня ещё счАстливее!

НАдеюсь, зАвтрА увидимся, если нАдумАешь пройтись до универА вместе — предупреди.

Люблю, А знАчит, живу!

ЛюбящАя и живучАя АлинА.

Целую-меряю губАми, глАзАми, рукАми и всем, чем возможно.

P. S. ФишкА письмА: в кАждой букве «А» — мой поцелуй: лови!!! Всего — 62 поцелуя-выстрелА. ВнимАние! Ты смертельно рАнен прямо в сердце!

Aline, 18 февраля, 23–12 (Ну и А!)

Алина, спасибо, роднуля, за поцелуи-«А»!

Сообщаю, что завтра я буду на факультете вероятно целый день, посему — заказывай: какой йогурт тебе купить на обед (или что другое)?

Дома выдержал прессинг, но — победил…

А. А.

Моему Лёшеньке, 19 февраля, 21–59 (Мысли вслух — в четырёх частях)

Доброй ночи, моё чудо!

1. Завтра буду целый день думать о тебе. А сегодня — засыпать с мыслью-воспоминанием, как ты меня целуешь… В общем, и сегодня, и завтра, и послезавтра, то есть каждый день в энной степени, на повестке дня — ты, в главном меню — ты, в жизни моей — ты.

2. У тебя просто очаровательнейшая улыбка, закрываю глаза и вижу, как ты смеёшься… И сама улыбаюсь тебе. Прошу тебя, свети мне всегда! Не то «завянут мои ромашки без солнца твоих тюльпанов». Это я уже себя любимую цитирую-интерпретирую — хотя в данном контексте эти строчки воспринимаются несколько пошловато: ромашки, тюльпаны,… тычинки, пестики… Васьки, Матрёны… Так, сворачиваю куда-то не туда! Не подумай, что я повёрнутая на этой теме, просто иногда хочется тебя ущипнуть, чтобы ты расслабился, отвлёкся (от «рыжего террора» — Д. Н.), читал мои строки ОБ ЭТОМ и улыбался (мысленно произнося своё фирменно-серьёзное «Алина!»). Взбодрить тебя хочется! А слова «суксуально-еротическага» характера помогают мне в этом.

3. Ты знаешь, как я была рада увидеть, встретить тебя сегодня вечером — на остановке! Безумно рада! Представила, что когда-нибудь потом я буду ждать тебя вот так, только уже домой, в НАШ ДОМ! Эх, мечты!

4. Жду-прежду тебя, твоего голоса… Всего, что связано с тобой! Измеряю-грею всего моего Лёшеньку губами. Я тебя люблю! I love you! Je t`aime!.. Если концентрировать моё сверхчувство — перелюбливаю: то бишь люблю с приставкой «очень-очень»!

Я. Голубчик.

Aline, 19 февраля, 23–36 (Схожу с ума!)

Всё, ОНЕ захрапели позади меня. А до этого минут 20 возюкались-стелили-переодевались и пр., заглядывая через плечо моё на монитор…

Бог с ней! Тут другое мучает… Впрочем, не буду тебя огорчать!

Лучше я скажу тебе глубоко прочувствованное, продуманное и выкристаллизованное: я, наверное (?!), не могу НЕ думать о тебе. А это уже болезнь. Это — патология. Это — сладкое, но умопомрачение… Всё это можно выразить короче: не исключено, что я СХОЖУ ПО ТЕБЕ С УМА! А хорошего в этом, надо полагать, ничего нет. Эхма! И-и-иех! О-хо-хо! Ух-ху-ху! (Как ещё вздох графически изобразить — не знаю!)

Про «Матрён» и «Васек» шуточки пре-кра-тить!!! «Неснятое возбуждение чревато неприятными последствиями!..» (Приап).

Ещё, голубчик мой, можешь ответить на эту писульку (??!) до 23–45, да потом — попрощаемся до завтрева.

Алексис.

Моему Лёшеньке, 19 февраля, 23–44 (Ночное)

Обожаю тебя!!! Отвечать-спрашивать (про то, что мучает) времени, наверное, уже нет. По телефону завтра утром пообщаемся — угу?

Люблю, люблю и тоже схожу с ума! Целую. Спокойной ночи, мой милый!

Твоя Алиночка.

Моему Лёшеньке, 20 февраля, 22–26 (Дышу и не дышу)

Радость-грусть моя!

Вечер сегодня по-особенному лиричный, рассказы твои, что ли, грустью-сплином мысли обволакивают — не знаю?! Лирик в тебе, бесспорно, бунтует-вырывается — родная душа! От «Удушья» безысходность какая-то щемящая сердце буравит… Да-а-а-а… вся наша прекрасная страшная жизнь — асфиксия… Сам не успеешь удушиться — жизнь удушит! Кажется, мой градусник настроения очередную синусоиду совершает!

Как мне хочется тебя, мой милый, сейчас обнять! Почувствовать тепло твоих ладоней и перебороть удушье — снова научиться дышать, дышать по-новому! Буду ждать завтра этого мгновенья, а пока не дышу… Любить, правда, никакая асфиксия, не разучит, а вот дышать…

Люблю. Скучаю. Философствую.

Научи дышать, без тебя — смерть, пустота.

Твоя Дымка.

P. S. Раз воздух потерял адрес моих лёгких — так поцелуями задышу. Целую. Целую. Целую. Целую. Вот и задышала!

Aline, 20 февраля, 23–11 (Люблю — дышу…)

Родная моя Дымка, хочу серьёзно и в последний раз предупредить: за такие письма-мэйлы, как это — я тебя готов зацеловать и зацелую при первой же возможности до умопомрачения… Твоего или моего, или обоих сразу!

Спасибо, девочка моя! Я, конечно, тоже целую и сейчас (мысленно) и думаю о завтрашней встрече (дай Бог!).

Пока прощай! Чего-то я рассюсюкался, а это нехорошо, неладно, не (как вы, молодые, выражаетесь) клёво…

Чудовище.

Моему Лёшеньке, 20 февраля, 23–18 (Задышала!)

Ночи-то доброй я, надеюсь, успею тебе пожелать! Снов тебе самых дымчатых! Люблю тебя! Всё остальное скажу завтра (о том, как я тебя обожаю, боготворю, как ты мне нужен).

Целую, мой Лёшечка!

Я.

Aline, 20 февраля, 23–26 (Не отвлекайся!)

Алина, я буду в эфире (вернее, выйду напоследок в 0-30), так что, если захочешь что-либо ужасно важное (нэжное, ласкавае, вазбуждающае!!!) написать — напиши. А пока не отвлекайся — читай ХОРОШУЮ прозу…

Недостойный.

Моему Лёшеньке, 21 февраля, 0-08 (Длинное-томное-нежное-ласковое…)

Лёшечка-Лёшенька!

Ночью, когда луна выворачивает меня всю наизнанку, пишу-дарю тебе самые сокровенные строки! Ты в моей жизни появился неслучайно, за это судьбе просто громаднейшее спасибо! Почему неслучайно — потому что я предчувствовала, что появится человек, которому отдам себя без остатка, «всю — до грамма» (моя стихотворная цитата). Как будто в воздухе уже был этот дурманящий привкус: привкус твоего поцелуя — медового, бездонного. И я жила, как в тумане, будто организм переживал инкубационный период — некая предлюбовь. И вот в универе появился ты — мужчина, которого я сразу (!) заметила и (помнишь?) чересчур громко поздоровалась, на что ты неуверенно ответил: «Здрасьте», — меряя меня оценивающим взглядом. А когда я у одного знакомого доцента (не скажу тебе — кто это) спросила: «Что это за мужчина?» — он ответил: «Домашнев — новый завкафедрой литературы и писатель. Ты будь с ним осторожна, он до женскага пола… Как-то даже признался мне, что, мол, страшный я бабник (да-да это слова того доцента)!» А я подумала: «Да-а-а, страстный мужчина, и есть в нём какая-то особенная грусть и магнетическое обаяние». А потом это интервью — глаза в глаза. А вскоре — первое прикосновение, как током, прострелившее меня до самых косточек. Ну а дальше, ты всё знаешь сам. И ещё — твой творческий вечер, и моя гордость, счастье за тебя, человека, который почему-то казался таким родным!