Даниэль Кац - Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию

Женщины оставили в Вязьме свои вещи, прихватив только два узла с самым необходимым, и, взяв в руки обувь, зашагали по дороге в Смоленск. Пройдя несколько километров по большаку, они присели на обочину.

— Благодать, — глубоко вздохнув, сказала Лена. — Чистый воздух, птицы поют. Словно и нет войны. И царя тоже… Так чудесно идти босиком…

— Чудесно будет недолго, если не сядем на подводу. До Смоленска еще не меньше пятидесяти километров, — сказала Вера, потирая ногу. — Хотя тут и правда красиво, — добавила она, оглядываясь вокруг.

— Зайдем в лес, — сказала Лена. — Там могут быть грибы.

Они зашли в лес и нашли сатанинские грибы и хрупкие сыроежки. Вера наступила на дождевик, и он лопнул. Она стала торопить Лену вернуться обратно на дорогу, однако Лене хотелось еще побыть в лесу. Они уселись на кочку посреди поляны и огляделись.

— Это напоминает мне одно место к востоку от Веймара у подножия гор, — сказала Лена. — Я пришла туда собирать ромашки. Светило солнце, пели птицы. Сонно стрекотали сверчки. На пшеничном поле у меня за спиной вдруг появился солдат. В зубах у него была трубка, шапку украшала ромашка, одежда измята. Слегка покачиваясь, он шел прямо ко мне по лужайке. Был полдень, скорбно мычали коровы. Солдат не замечал меня, потому что я сидела, пригнувшись, среди полевых цветов. Но вот он увидел меня и улыбнулся. Это был немолодой уже человек с крупными зубами. Он вынул изо рта трубку, как будто собирался заговорить, но передумал, махнул рукой в сторону гор, опять улыбнулся и кивнул головой. Я тряхнула головой, он, не переставая улыбаться, снова кивнул, я снова тряхнула головой, он упорно кивал, и в конце концов я тоже закивала. Затем он дружески махнул мне рукой и зашагал прочь. Что ты об этом думаешь?

— Увидела немецкого солдата в измятом мундире, что ж еще, — сказала Вера, вставая. — Пошли дальше.

Пройдя еще несколько километров, они услышали стук колес.

— Смотри-ка, что там, — сказала Вера. — Лошадь с повозкой..

— Старик с бородой! И меховая шапка на голове, в этакую-то жарищу!

— Это раввин, — прошептала Вера, когда повозка поравнялась с ними и остановилась.

— Что с вами, барышни? Идете такие понурые, а солнце такое яркое, — сказал раввин, щурясь узкими раскосыми глазами.

— Да вот, нам надо попасть в Смоленск, да никак не попадем.

— Какие же у вас там дела? — спросил раввин. — Я был там на прошлой неделе и снова еду туда. Проведать своих прихожан, видите ли. Да вот нет их, прихожан-то. Все выехали из Смоленска, и никто не знает куда. В сущности, я даже обрадовался, когда обнаружил, что в городе никого больше нет. Я имею в виду, никого из наших. Только солдаты и дурные женщины. Да раненые хрипят.

— Раненые? — переспросила Вера. — Мы как раз идем забрать раненого. Вы, случаем, не бывали в госпитале Святой Анны?

— Как же, бывал, благословлял там умирающих солдат-евреев.

Вера насторожилась.

— А не видели там этакого малорослого, грустного солдатика? Трубача? — неуверенным голосом спросила она.

— Увы, не видел, — сказал раввин. — Во всяком случае, среди умирающих такого не было. Но трубу слышал. Кто-то играл на трубе траурный марш. Очень хорошо играл, с чувством. Но ему явно заткнули рот посреди игры, она прекратилась так внезапно.

— Это наверняка был он! — взволнованно воскликнула Вера, схватив Лену за руку. — Кто еще мог бы… Конечно, это был он, Беня!

— Да, наверняка это был ваш Беня, — воодушевился раввин. — Ишь как вы обрадовались! Залезайте в повозку, едем за ним в Смоленск!

Женщины устроились в повозке за спиной раввина, он причмокнул, и старая кляча взяла с места.

— Все верно, доченьки, воспрянем духом! Мудрый рабби Гилель сказал: умаляющий себя умалится. Почему? Спросите меня, и я отвечу: мне не вполне ясно, что он хотел сказать. Я думал об этом, и вот до чего додумался. Заповедь гласит: тот, кто умаляет себя, тот возвысится. Но из этого следует, что тот, кто умаляет себя, умаляет себя, с тем чтобы его возвысили, и таким образом возвышает себя. А кто возвышает себя, тот умалится. Таким образом, должно возвысить его!.. Нет, что я говорю? — поправился раввин. — Должно умалить его! Безусловно. Я так сказал? Тот, кто…

Раввин всю дорогу балаболил, и, когда достигли Смоленска, голос у него стал такой хриплый, что слов нельзя было разобрать. Он подъехал прямо к госпиталю Святой Анны…

Тринадцать пар кроватей выстроились по обе стороны прохода. Вера шла медленно. Она едва осмеливалась смотреть на раненых, которые замолкли и провожали ее взглядами. Койка номер 6… 8… 13… 5… 2… 27… справа 3… 9… 13…

«Что мне эти номера?.. — спрашивала она себя. — Они даже идут не по порядку…» Она не знала, на какой койке лежит Беня, если вообще лежит. И она не смела поднять глаз, чтобы обозреть палату.

Дойдя до двадцатой койки, она взглянула на лежащего на ней безбородого молодого казака и увидела у него на глазах слезы. Она оглянулась вокруг и увидела, что у всех солдат на глазах слезы и все солдаты смотрят на нее. Лишь один, не обращая на нее внимания, с мрачным видом курил папиросу, нарушая, конечно же, запрет. Это был Беня! Он сидел на корточках на самой дальней койке с правой стороны прохода и с вызывающим видом пускал в потолок клубы дыма.

— Беня! Ты живой! — крикнула Вера, подбежала и обвила рукой его шею.

— Черт возьми! — крикнул Беня. — Это ты? Ты? Как же ты сюда пробралась? Моя жена Вера? Это моя жена Вера из Финляндии, — объяснил он своим товарищам-соседям. — А я тебя принял за попадью! У тебя вся одежда в пыли. Где твои башмаки? У тебя нет другого платья? Не дави так… Ты что, не знаешь, что я ранен? Жена, тебе не рассказали?

Ее слезы загасили его папиросу. Герой ощутил комок в горле и глухо прошептал:

— Нем мих авек фун данет [8] Забери меня отсюда ( идиш ). , единственная моя. Любимая моя жена! Ты рада? Забери ж меня отсюда.

Во Вторую мировую, когда финны воевали с русскими, нашу семью эвакуировали на север. Всех моих, дедушку Беню и бабушку Веру. Мы оказались в маленькой деревушке где-то между Ваасой и Кокколой, населенной шведами. Я не понимал, почему нас вывезли именно туда, да и как мне было понять, я был тогда совсем маленький, всего несколько годков от роду. Это стало мне ясно лишь некоторое время спустя: деревня стояла на берегу моря, там ее невесть когда основали, там она и осталась стоять на морском берегу, забытая Богом и людьми.

Мы приехали туда летом. Дедушка, изумленный, озирался по сторонам и тянул носом морской воздух. Деревенские разглядывали нас из-за занавесок на окнах. Позже они осмелились показаться из своих домов, но обходили нас стороной, уклонялись от встреч и косились на нас. Но вот кто-то кашлянул. Двое стариков решились заговорить с Беней на своем причудливом наречии. Они недоверчиво ощупывали его куртку. Беня угостил их табачком, и вскоре старики поведали ему, что ведут свой род от викингов. Они повторяли это всякий раз при встрече с нами на деревенской улице, так что нам оставалось лишь поверить им. И мы поверили, что они ведут свой род от викингов.