Тим Скоренко - Рассказы

Я возвращаюсь в церковь с тяжёлой головой. Мне не даёт покоя эта запись. Если это — подделка, то что из остального является правдой?

19 сентября 1990 года Марк Толлем рассказал, что задушил свою приёмнную дочь занавеской, а потом сжёг тело в лесу. Я помню тот случай, потому что мать запретила мне выходить на улицу после него. Целых две недели после исчезновения девочки я выбирался наружу через окно спальни, чтобы поиграть со сверстниками. Марк Толлем сошёл с ума. Он ходил по городу и спрашивал всех, не видели ли они его девочку, не знают ли они, где она. Он говорил, что она ушла погулять пятнадцать минут назад и теперь он никак не может её найти.

26 августа 1998 года Меррик Сайлем рассказал, что сбил человека на дороге. Меррик сел за руль, будучи абсолютно пьяным, и наехал на парня неподалёку от Чизхолма, это в ста пятидесяти милях к северу от нашего города. Я знаю Меррика. Он вообще не пьёт, потому что ему не позволяет организм. Насколько я помню, он никогда не пил.

А те, кого я не знаю? Виновны ли они в своих преступлениях? Их ли голоса на плёнках?

Я встаю, чтобы положить папки обратно в тайник. Мне нужно время подумать. Я открываю дверцу шкафчика и вижу, что в самой глубине лежит ещё одна папка, не замеченная мной ранее. Я достаю её. Имя на обложке: Марвин Бланк. Я откладываю остальные папки и читаю номер пятьдесят восемь.

Марвин Бланк: его дата рождения, краткая биография, характеристика. Молодой человек, постоянной работы нет.

Я включаю запись.

«Здравствуйте, отец».

«Здравствуй, Марвин».

«Отец, я грешен».

«Все мы грешны, сын мой».

«Я сделал страшную вещь, отец».

«Говори, сын мой».

«Это произошло совсем недавно. Две недели назад».

«Ты долго ждал, Марвин».

«Я боялся».

«Тебе нечего бояться, Марвин».

«Я знаю, отец… Я ненавидел одного человека, отец. Очень сильно ненавидел».

«Это грех, сын мой. Но если ты усмирил свою ненависть, ты заслуживаешь прощения».

«Я не усмирил. Две недели назад я пришёл к нему в дом. Он сидел спиной ко мне. Я взял тяжёлый подсвечник с полки и ударил его по голове. Я хотел убить его».

«Сын мой, твой рассказ страшен. Но если ты каешься в своём грехе, ты можешь быть прощён. Расскажи, что было дальше».

«Я не убил его. Это я понял потом. Я взял несколько вещей из его дома, чтобы сымитировать ограбление. Он не умер…»

«Это облегчает твою вину…»

«…он попал в больницу, он лежал в коме».

«За что ты ненавидел его, сын мой?»

«Это неважно, отец. Важно то, что я пошёл в больницу, когда узнал, что он жив».

«И что ты сделал?»

«Я прошёл в палату, мимо медсестёр, никто не видел меня. Я отключил прибор, который поддерживал ему жизнь. Это произошло вчера».

«Как звали этого человека?»

«Его звали… Уильям Киллинсби. Это вы, отец».

Тут запись обрывается. Я переслушиваю её снова и снова и не могу понять. Она датирована вчерашним днём. Вчерашним. Голос на плёнке — несомненно голос священника, который уже две недели лежит в коме.

Второй голос невозможно не узнать. Невозможно не узнать эти интонации, этот тембр.

Марвин Бланк — это моё имя. Мне двадцать три года. У меня нет постоянной работы. Я не убивал отца Киллинсби, я в этом уверен.

Кто ты, священник? Ты не человек, я уверен в этом. Мне кажется, я вижу твои проницательные глаза, и в них, глубоко-глубоко, горит огонь. И это вовсе не огонь истинной веры, нет. Это совсем другой огонь.

Откуда у тебя эти записи? Ты сделал их сам? Не может быть. Откуда эта последняя запись? В каком безумном сне я мог сказать то, что я сказал?

И тогда я понимаю, что я должен сделать. Если бы в первый день я отправился в полицию и отдал им пятьдесят семь папок с исповедями, всё было бы много проще. Двадцать четыре ареста. Двадцать четыре приговора. Может быть, кого-то отпустят, но не для всех найдётся оправдание.

Теперь я понимаю, что я должен сделать.

Уильям Киллинсби, ты ошибся только в одном: в дате. Я иду в больницу сегодня. Только сегодня, а не позавчера, как должен был.

Рассказ написан для весеннего конкурса «Русский Эквадор-2008». Тема — «Овидий возвращается в Рим». Рассказ занял 13-е место.

Когда придёт письмо, он будет сидеть за столом и ждать звонка. Он ждёт этого звонка уже много дней, он будет ждать его и тогда. В комнату зайдёт человек в серой униформе и подаст ему белый конверт без адреса. Он откроет письмо и прочтёт два слова: «Рим ждёт».

Рука в перстнях может написать и другие слова.

Например: «Ты свободен».

Или: «Завтра».

Или: «Жди рассвета».

Есть разные варианты. Каждый из них что-то означает. Но рука обмакнёт золотое перо в чернильницу и выведет на гербовой бумаге: «Рим ждёт».

И когда он получит это письмо, он встанет и поднимется наверх, в свою спальню. Там он соберёт в чемодан скромные пожитки и наденет смешной котелок. А потом поставит чемодан и зарыдает.

Я так и вижу эту картину: огромный человек, седой, с изрезанным морщинами лицом, падает на колени посреди пыльной комнатёнки и ревёт, закрывая лицо руками. Он может позволить себе это. Потому что Рим ждёт его.

Завтра Офелия станет женщиной. Она ещё не знает об этом. Она не знает о Викторе Барза, который уговорит её зайти к нему на чашечку кофе. Офелия никогда не знакомится в барах, потому что не бывает в подобных заведениях. Тем более, Офелия не знакомится ни с кем на улице. Но Виктор Барза неожиданно окажется мужчиной её мечты. Так же, как он не раз оказывался мужчиной мечты других женщин.

Но сегодня Офелия весела, потому что она не знает, что будет завтра. Впрочем, даже если бы она это знала, она всё равно была бы весела. Офелия не умеет грустить.

Офелия надевает своё лучшее платье, потому что на улице Солнце. Если на улице Солнце, значит, нельзя быть блеклой. Нужно быть яркой. Нужно отражать солнечные лучи.

Офелия идёт по улице, открываются окна, и из каждого окна кто-то приветствует её. Толстые тётушки, развешивающие бельё по витым верёвкам, вспоминают, глядя на Офелию, что тоже были молоды. И они машут Офелии, а она машет им в ответ.

Мальчишка запускает со второго этажа бумажный самолётик. Самолётик летит и приземляется прямо перед Офелией. Она поднимает игрушку и запускает обратно. Получается неуклюже, самолётик уносит ветерком и забрасывает за зелёный забор. Мальчишка не в обиде: он смеётся. Офелия радуется вместе с ним.

Офелия подходит к базару. Тут царят шум и гам, торговки в пёстрых платьях бурно рекламируют свои товары. Офелия направляется к прилавку Хмурой Роберты. Роберта почти никогда не улыбается, но она очень добрая. Она всегда найдёт ласковое слово для любого человека. Сегодня Офелия хочет услышать от Роберты очень важную вещь. Она хочет узнать, что будет завтра.