Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург

Расплатившись с таксистом, я вышел из машины в дождь прямо перед домом в двенадцать этажей, в котором должен был ждать меня Родин. Дом этот находился в элитном районе города, что немало удивило меня. «Не может же этот игрок и наркоман жить в таком доме», — пронеслось у меня в голове в первые несколько секунд. Но потом эту мысль затмили злость и жажда мщения. Мыслить логически я уже не мог.

В парадном меня встретил консьерж. Это был немолодой мужчина в больших очках, с приятной улыбкой. Несколько секунд он рассматривал меня: сначала его голова поднялась вверх, чтобы рассмотреть мое лицо, а потом медленно спустилась вниз, скорее всего, для того, чтобы увидеть, в чем я был одет.

— Добрый день, — сказал я, когда глаза консьержа были направлены мне в лицо.

— Здравствуйте, — ответил он и улыбнулся. После он заложил закладкой место в книге, отложил ее и спросил: — Вы к кому?

— Я к Родину, — ответил я. — Здесь такой проживает? В семидесятой квартире? — Я начинал сомневаться в том, что это мерзавец может здесь жить.

— А вам, простите, нужен Родин Алексей Степанович или же Дмитрий Алексеевич? — несколько елейным голоском поинтересовался он.

— Мне нужен…

Я не договорил из-за внезапно затрещавшего телефона на столе консьержа. Тот резко перевел глаза на аппарат и, дождавшись, пока он перестанет трещать, снял трубку.

— Консьерж, — сказал он, после чего несколько секунд слушал, что ему говорят. — Я понял вас, Дмитрий, сейчас пропущу.

Мужчина повесил трубку и, изменив серьезное выражение лица на угодливое, произнес:

— Семидесятая квартира находится на одиннадцатом этаже. Пассажирский лифт прямо и налево.

Поблагодарив консьержа, подняв свой нелегкий чемодан, я направился к лифту.

Волнение росло с каждым этажом. Наконец, лифт звякнул, и двери медленно выпустили меня на одиннадцатом этаже. Чистота подъезда была поразительна: на полу лежали дорожки, стояли напольные вазы с цветами, по углам блестели натертые пепельницы. За пластиковыми окнами подъезда совершенно не было слышно шума дождя. Единственное, что нарушало тишину барских покоев — это музыка, которая слышалась за одной из дверей.

Квартира семьдесят располагалась в самом конце длинного коридора. Я неслышно прошагал по ковровой дорожке и встал напротив нужной двери. За ней стояла мертвенная тишина. И только я хотел наклонить ухо к щели, чтобы хоть что-то расслышать, замки щелкнули, и дверь распахнулась предо мной. Я попятился назад. На пороге стоял Родин с опухшим лицом. Глаза его были неподвижны. Казалось, будто в них совершенно нет жизни, словно покойник смотрит на тебя.

Он молча развернулся и, не сказав ни слова, пошел по длинному коридору в комнаты. Я вошел за ним и закрыл за собою дверь. «Черт меня возьми, — врезалось мне в голову, — что я тут делаю, недоумок!»

В прихожей было разбросано множество вещей: женская сумочка, зонтики, детские ботиночки, мужские и женские туфли, шарф, ремень. Стекло у гардероба было разбито. Осколки валялись на полу. «Что здесь произошло?» — подумал я.

Тишина была необыкновенная. Судя по многочисленным вещам, валявшимся на полу, можно было сказать, что здесь проживает большая семья с детьми, но никого не было слышно. Если консьерж спросил меня о том, к кому я пришел, назвав при этом два имени, следовало, что это квартира не самого Родина, а его отца. «Но зачем он назначил мне встречу именно здесь? Что это могло бы означать? И почему все вещи разбросаны, а стекло разбито? Ведь Катя мне сообщила, что все они сегодня должны были ехать в Москву на самолет. Очень странно!» Такие мысли посетили меня. Но отступать было некуда, да я и не привык отступать.

Оставив чемодан возле двери я, не снимая башмаков, прошел вглубь квартиры. Комнаты располагались по обеим сторонам коридора, но все двери были закрыты. К ближней к гостиной комнате тянулся жирный кровавый след и исчезал за дверью. В конце коридора располагалась, судя по всему, самая большая комната. Родина видно не было.

Осколки под ногами хрустели и трескались, нарушая зловещую тишину. Через секунду я стоял у входа в гостиную.

Я вошел. В большом просторном кресле сидел Родин и смотрел на меня. Повсюду были разбросаны вещи, опрокинутый светильник еще горел, справа от кресла, в котором расположился Родин, лежал надвое разрубленный журнальный столик. Самым ужасным, что я увидел, была лужа крови за креслом Родина. По спине моей пробежали мурашки, а вместо позвоночника я начал ощущать колючую проволоку.

Сглотнув слюну, чтобы сбить ком в горле, я срывающимся от страха голосом спросил:

— Что здесь произошло?

— Ничего особенного, — спокойно ответил Родин и дьявольски улыбнулся.

— Как это ничего? А почему везде кровь и вещи разбросаны? В этой квартире живет твой отец?

— Гм… В этой квартире жил мой отец, — сказал Родин.

— Что значит жил? — в недоумении спросил я и подошел ближе к нему.

Теперь мне лучше была видна огромная лужа крови за креслом.

— Почему здесь так много крови? — спросил я. Руки мои холодели, а сердце давало, наверное, сто сорок ударов в минуту.

— Ты такой любопытный, Герман. Что тебе за дело до этого? — мертвым голосом ответил он.

— Я хочу знать, что ты натворил здесь?

— Тогда зайди в ближнюю слева комнату, — улыбнулся он.

Я, не поворачиваясь спиной, преодолел расстояние от места, где стоял, до той самой комнаты, куда вел кровавый след. Повернув ручку и открыв дверь, я оказался в спальне, где царил полумрак из-за толстенных ночных штор. На двуспальной кровати лежали четыре человека. Нащупав дрожащей левой рукой выключатель, я зажег свет. То, что предстало моему взору, заставило меня попятиться назад. В голове моей помутилось, и я едва удержался на ногах. Секунду мне казалось, что я рухну в обморок.

На кровати были уложены бок о бок тела двух мужчин (молодого и уже в возрасте) и двух женщины (молодой и постарше). Белое постельное белье стало красным от крови. С неестественно вывернутой руки молодого человека капала кровь. Голова была пробита, а открытые глаза смотрели в потолок. Он был раздет по пояс, и в животе его зияла огромная дыра, как будто от удара топором. Рядом с ним лежала обнаженная девушка, и могло показаться, что она спит, если бы пропитанная кровью подушка под ее головой. Глаза несчастной были закрыты, а на мертвом лице застыло выражение затаенной грусти. Рядом с ней лежала пара взрослых людей. Руки мужчины были скрещены на груди. Рубаха — залита кровью, шея перерезана в нескольких местах. Последнее тело принадлежало женщине средних лет. Платье, задранное до бедер, открывало ноги в кровоподтеках.

С ужасом осмотрев четыре трупа, я резко захлопнул дверь и вернулся в гостиную, где меня улыбкой встретил Родин, который так и сидел в кресле.