Агония Иванова - Проощание с детством

А ведь она тоже готова была наложить на себя руки!

— Как жаль, — вздохнула Соня, — бедный Димка.

Все окна в актовом зале были распахнуты настежь и по просторному светлому помещению гулял ветер. Он перелистывал тяжелые шторы, отодвинутые в сторону, он выбивал пыль из старого занавеса, сшитого в тот год, когда школа была только построена и открыта. Сколько людей помнила эта выцветшая старая ткань! Сколько поколений сменилось, пока она висела здесь, постепенно разрушаясь от времени, крошась по крупицам. И вот снова на давно не крашеной стене над сценой красовались большие разноцветные буквы «Прощай школа! В добрый путь». Прощайте, пыльные шторы! Прощайте, покосившиеся стульчики с мягкими сидениями! Прощайте, лестницы и коридоры! Прощайте, высокие окна с трещинками в рамах, в которые заглядывал непоседливый ветер! Прощайте, изрисованные парты! Прощайте, друзья! Прощайте враги! Прощайте учителя, хорошие и плохие, прощайте — все. Прощай, прошлое! Прощайте, десять лет жизни! Прощай, детство.

Десять оставшихся учеников бывшего десятого класса с нетерпением ждали, когда же разнаряженные в парадную одежду Евгения Олеговна и Андрей Андреевич назовут их фамилии и вручат аттестат, заветный билет в новую, взрослую жизнь. Атмосфера была не праздничная, а напряженная: сложная. Каждый думал о том, что ждет его за поворотом, со страхом, но с готовностью принять это точно также, как и все прежние испытания. Нет ничего, что нельзя было бы преодолеть. Теперь — им вообще моря по колено, ведь они больше не дети.

— Миша-Миша, — говорила Евгения Олеговна, вглядываясь в аттестат, который держала в руках, — мы не досмотрели. Если бы не тройка по русскому языку! — женщина вздохнула и сделала сопереживающий вид, вручая синюю книжицу мальчику, пожала ему руку, — надеюсь, что эта тройка не помешает тебе стать хорошим химиком…

— Физиком, — поправил Миша автоматически и спустился со сцены. Он сел рядом со своей матерью, похудевшей, побледневшей и померкшей. Облаченная в длинное черное одеяние, среди нарядных ребят она напоминала мрачную тень, призрак. Миша стеснялся, но не позвать ее сюда он не мог. Женщина хотела отругать его за тройку, но почему-то только покачала головой и отвернулась, кутаясь в шаль. Она думала о его отце, и это рвало ей сердце. Всегда, когда она думала о нем ее бледное лицо становилось совсем отчаянным, совсем равнодушным к окружающему ее миру.

Тем временем на сцену вышла Марина Виноградова, покрасовалась сшитым матерью зеленым платьем с пышной юбкой и вернулась к своей семье. Не смотря на то, что подавляющим большинством ее оценок были безнадежные тройки, ее мать, маленький Стасик и жених Коля очень радовались тому, что девушка вообще окончила школу. Антагонистом Марины выступила Маша Волкова — безупречная отличница, она одиноко отсела к родителям и больше не высовывала носа из своего угла, воспринимая свои заслуги, как данное.

— Герасимова… — объявила Евгения Олеговна и обвела взглядом актовый зал. Нигде, среди бывших учеников и пришедших с ними, не было видно Оли или ее матери. Между присутствующими прокатилась волна приглушенного удивленного шепота.

— Где Герасимова!? — со своего места вскочила щедро напомаженная Елена Львовна, ее рот цвета гнилых яблок презрительно изогнулся, — она что, совсем с ума сошла!? Аттестат ей не нужен что ли!?

Марина Виноградова тяжело вздохнула и тоже поднялась.

— Он ей не нужен, Елена Львовна, — очень тихо ответила девушка, и весь зал перестал перешептываться и шуршать, внимая каждому ее слову, — потому что она принимает постриг и скоро станет монахиней.

Повисла тишина, только ветер продолжал спокойно разгуливать между рядами стульев, обдавая прохладой лица всех собравшихся.

— Да ладно! Наша Олька — монашка! — подал голос из задней части стула Коля Михайлов, пришедший сюда в качестве гостя. Он забрал аттестат за восьмой класс и вполне себе успешно работал автомехаником, решив, что дальнейшее образование — уже перебор. — Да она же с половиной школы… — Коля затих, почувствовав себе слишком большое количество испепеляющих взглядов.

Тяжело вздохнул Кеша, сидевший подле молчаливой, смотревшей себе под ноги Лиды в смешном детском платьице. Рядом с ней — горбатая бабушка с одним улыбающимся глазом и худая, но очень красивая мама, сразу же подружившаяся с Кешиной тетей. За ними — Паша Зиновьев, тоже получивший аттестат, чему он бурно и шумно радовался, за что все время получал замечания расположившейся впереди Елены Львовны.

— Колеченков, — на сцену поднялся Саша, чувствовал он себя чудовищно неловко и единственное, чего он хотел — это поскорее выполнить эту процедуру и убежать. Но он был вынужден выслушивать разглагольствования Евгении Олеговны на тему «нужна ли хорошему врачу математика и что вообще нужно хорошему врачу, если он, конечно хочет стать именно хорошим врачом». Все это время Наталья Леонидовна злобно таращила на него свои поросячьи глазки, радуясь тому, что все-таки испортила аттестат проклятой тройкой по алгебре, не смотря на все его старания.

В зале, кроме друзей, Сашу никто не ждал, но стоило ему спуститься на свое место, как на него набросились со всех сторон.

— Вот жаба то Леонидовна! — зашептала Сонька, вырвав из его рук аттестат и пролистнув на нужную страницу, — мне тоже все испортила, — пожаловалась она. Чуть поодаль были ее родители, упорно делавшие вид, что любят друг друга и вовсе не собираются разводиться. Соню тошнило от этой пантомимы, но выбирать не приходилось, поэтому она просто упорно не смотрела в их сторону.

— Четверка! У меня все-таки четверка по алгебре… — ликуя шептала вернувшаяся после Саши Дашка. Она по очереди обняла всех друзей и отправилась к семье — с ней вместе пришли и мама с папой, и Даша с Юрой.

— Леонова, — тем временем продолжала Евгения Олеговна и внимательно сверху-вниз посмотрела на подошедшую к ней Ларису. Она удивлялась наглости этой особы, так смело и открыто глядевшей ей в лицо. Вся школа уже теперь знала о романе Леоновой с мужчиной, годившимся ей в отцы. Поэтому женщине безумно хотелось сказать что-то обвиняющее, злое, грязное, но она понимала, что сейчас не самое подходящее время, да и теперь — это не ее дело.

— Ты ведь могла поднажать и получить золотую медаль, — надменно проговорила Евгения Олеговна, этими словами как бы намекая на то, что весь год Лариса занималась чем-то не тем и девушка ее прекрасно поняла. Она устало кивнула, заранее раскаиваясь за все свои возможные грехи, лишь бы только ее оставили в покое и отпустили к бабушке и Валентину. Анастасия Вячеславовна погладила Ларису по аккуратно причесанным и уложенным мягким, как у котенка, волосам и поправила сползшую с плеча девушки лямку маминого платья. Валентин осторожно приобнял девушку за плечи, все-таки не решившись на что-то большее в присутствии ее бывших учителей, и без того испепелявших его взглядами. Кто-то из них обвинял саму Ларису, сетуя на ее легкомысленность, кто-то — его. Глаза этих людей как бы говорили «Мерзавец! Гумберт. Как ты можешь морочить голову этой дурочке, сволочь!» Сволочь с протезами. О них, конечно, никто из этих людей не знал, не задумывался и не догадывался. Кому это вообще может прийти в голову? Мало ли — немного странная походка.