Карл Вурцбергер - В пограничной полосе

На волейбольной площадке сидела группа солдат. Шел оживленный спор. Здесь же находились гауптфельдфебель и заместитель командира заставы по политчасти.

— Не понимаю, — возмущался Фриц Кан. — Какое отношение имеет это к недостаточной бдительности? Мы ходим по местности, и нарушителю границы нужно только дождаться момента, когда часовой пройдет мимо, и он может бежать, куда ему угодно. Я же все–таки не сплю на посту. Не верю, что Манфред в чем–то виноват. Это может произойти с каждым!

Многие его поддержали.

Клаус Зейферт злился. Надо же случиться так, что говорящий был из его отделения.

— А ну–ка, послушай! — крикнул он, пытаясь заглушить голоса. — Не дело ты говоришь, Фриц! Кто же, по–твоему, должен отвечать за охрану порученного участка? Только старший поста? Если смотреть на это, как ты, нарушение границы станет обычным делом. Часовой идет по участку, нарушитель выжидает удобный момент и… По–твоему, выходит так?

— Нам нужно больше людей, — выкрикнул кто–то.

Рэке внимательно слушал спорящих. Его интересовало, сможет ли коллектив самостоятельно найти правильное решение. Он остановил взглядом гауптфельдфебеля, который порывался что–то сказать.

— «Нам нужно больше людей»! — передразнил Клаус. — Конечно, было бы проще. На каждые сто метров по часовому — и дело в шляпе. Но где их взять? Может быть, кто–нибудь думает, что они свалятся к нам с неба? Или специально для нас приостановят строительство Макскютте и Леуна, чтобы послать рабочих на границу и чтобы нам не нужно было больше шевелить мозгами? Да где вы живете?!

— Тогда скажи, что ты предлагаешь!

— Манфред! Сколько сигнальных приборов было при тебе? — обратился к Элькнеру Клаус.

— Два, а что?

— Что ты делал, когда началась гроза?

— А что было делать? Надели накидки и пошли дальше.

— А капюшон ты поднял?

— Конечно! Ведь дождь лил как из ведра!

Клаус торжествовал.

— Пожалуйста, вот и добрались до сути!

Все ждали, как отреагирует Манфред на брошенные в его адрес упреки.

Элькнер опустил голову.

— Правильно, Клаус!

— Наконец–то! Ругаться можно сколько угодно, только толку от этого никакого. Толк может быть лишь тогда, когда мы назовем вещи своими именами. На таких происшествиях надо учиться. У каждого человека есть голова. Она дается для того, чтобы думать. А когда несешь службу, думать необходимо. И пока нарушитель будет думать лучше, чем мы, мы будем в проигрыше. Наш долг — позаботиться, чтобы все стало по–иному!

Послышались громкие одобрительные возгласы. Не согласиться со сказанным было трудно. Слово взял Унферихт.

— Ты прав, Клаус. Мы и без тебя знаем, что виноваты. Но кое–что еще можно сделать. Под навесом у конюшни ржавеют мотки колючей проволоки. Мы могли бы поставить там, наверху, у Высокого Болота, проволочное заграждение.

Вмешался Рэке.

— Идея неплохая, но проволока эта предназначена для особых целей. Я попытаюсь получить разрешение использовать ее.

— Если дело выгорит, и я приму участие в устройстве заграждений, — сказал Вальдауэр. Работать готовы были все. Так спор вылился в совещание с повесткой дня: «Как улучшить службу по охране границы». Многие тотчас же принялись за дело. Пример подал Фриц Кан.

— Вальди, ты же у нас кузнец! Тащи испорченные приборы, и идем в кузницу. Через два часа они будут в полном порядке. Не получится, я помогу.

Зейферт хлопнул Фрица по плечу.

— Таким ты мне больше нравишься. Медведь Носатый. Вот это дело! Я с вами.

Берлинец умел находить выход из любого положения. Ударив себя в грудь, он спросил:

— Скажи честно, Клаус, разве ты не должен меня благодарить?

— За что это?

— Да не разозли я тебя, пришла бы тебе в голову такая блестящая идея?

Шутка пришлась товарищам по вкусу. Послышался громкий смех.

— Ты, конечно, прав, только оставь меня, пожалуйста, в покое, — отшутился Клаус.

— А теперь подъем. Четверо — в кузницу, остальные — на уборку территории, — предложил Фогтман.

* * *

Пастор Хинцман пролежал несколько дней в постели, и хотя чувствовал себя еще неважно, уже был на ногах. Теплый весенний воздух придавал ему силы. Остановившись, он приподнял шляпу и вытер со лба пот. Вверху, вдоль опушки леса, шла шумная ватага школьников. Всмотревшись, он увидел Восольского и бургомистра. Они шли за школьниками. Восольский, жестикулируя, что–то доказывал бургомистру. В памяти Хинцмана моментально всплыл визит, который нанес ему учитель. Хинцман тогда еще лежал в постели. После обычного обмена любезностями, Восольский сказал ему:

— Хинцман насторожился.

— Пожалуйста, господин Восольский. Я не настолько серьезно болен.

С минуту поколебавшись, учитель полез в карман.

— Эти записки найдены в деревне. По–видимому, есть люди, которые знают больше, чем мы. Но прошу вас, не волнуйтесь! — Восольский протянул Хинцману листок с текстом, отпечатанным на пишущей машинке. В листке говорилось, что стекло в часовне разбил один из пограничников. Чтобы утаить это от общественности, пограничника перевели в другую часть.

— Что вы на это скажете?

Хинцман, покачивая головой, вторично прочел записку.

— Вы знаете, кто это написал?

— Представления не имею. Я бы посчитал, что это простое хулиганство, не будь кое–чего такого…

Хинцман с удивлением посмотрел на учителя.

— Да, видите ли, это… Как бы вам это сказать. Короче говоря, меня попросили вести кружок грамматики и литературы. Теперь это модно. Откажись я — сразу же скажут, что ты против чего–то. Все это так сложно…

— Но это же очень хорошо, господин Восольский. Знания облагораживают человека.

— Поэтому–то я и согласился. Итак, несколько дней назад одного пограничника действительно откомандировали с заставы. И что удивительно! вскоре на ту сторону перебежала женщина, с которой якобы дружил этот пограничник. Некая фрау Мюнх…

Хинцман кивнул.

— Я уже слышал об этом. Фрау Мюнх… Эта безбожница доставляла мне много беспокойства. Кто знает, почему она решила бежать!

Восольский склонил голову.

— Сдается мне, что за этим кроется многое. Рассказывают, будто на рассвете за Мюнх приходили вооруженные пограничники, но ее и след простыл. По–видимому, она много знала и позволила себе несколько необдуманных замечаний. Во всяком случае, так говорят. Ну, конечно, всему верить нельзя. Люди могут наговорить такого… Лучше всего молчать.

Хинцман возвратил Восольскому листок.

— Что вы хотите с ним делать?

— Сначала хотел сжечь, а сейчас думаю лучше отдать его бургомистру. Потому что, если это действительно слухи, я не хотел бы их распространять. Не люблю этого…

Вскоре Восольский ушел, а он, Хинцман, не мог заснуть до полуночи…