Мария Нуровская - Супружеские игры

– Кончи!

Не знаю, договаривались ли они об этом или молодуху вела интуиция, но она начала ласкать ее рукой, делая ритмичные движения, ее рука все глубже и глубже погружалась в лоно партнерши, пока не оказалась там почти до локтя. Все завершилось бурной кульминацией: Агата выгнулась и прижала к лицу подушку, видимо для того, чтобы заглушить протяжный стон, рвавшийся из груди.

Теперь это повторялось каждую ночь, и обеим любовницам, кажется, шло на пользу. Цыганка крутилась по камере, что-то напевая, а Агата стала более приветливой. Это был явно неподходящий момент для общения, к тому же я пока не нашла соответствующего подхода к ней.

Сегодня, пока до полудня я оставалась в библиотеке одна, мне припомнилась сцена из моей прошлой жизни. Я первой вернулась домой – тогда еще мы не состояли в браке – и устроилась на диване с книжкой. Сейчас, сейчас, какая же это была книжка?.. Кажется, Кундера… Незаметно для себя я уснула. Меня разбудила хлопнувшая входная дверь, но я продолжала лежать с закрытыми глазами. Эдвард прикрыл меня пледом, а потом, сев в кресле напротив, смотрел на меня. Я следила за ним из-под полуприкрытых век. Этот мужчина меня любит, думала я, и я его люблю. Так почему же я не умею быть счастливой рядом с ним… Потому что не хочу, чтобы он слишком близко приближался ко мне, я умею любить его только на расстоянии вытянутой руки…

С появлением маленькой воровки (воровкой-то она была очень даже большой, потому что состояла в банде, которая воровала произведения искусства из костелов: иконы, костельную утварь, – я так окрестила девчонку из-за ее исключительной худосочности) роман Агаты оборвался. Агата ходила мрачная, опустив взгляд в пол. Заговорить с ней не представлялось возможным.

В один из дней она заявилась в красный уголок с целой компанией товарок, уселась за столик с чашкой кофе и уставилась в телевизор. Спустя какое-то время подошла к моей конторке.

– Мне что-нибудь почитать, – сказала она. – Что-нибудь о любви.

И вот тут мне пришла в голову одна идея. Я взяла с полки карманное издание рассказов Бунина «Натали» и дала ей.

Агата недоверчиво рассматривала обложку книги.

– Иван… – прочитала она. – Это какой-то русский написал, что ли? Я предпочла бы кого-нибудь из наших, Флешерову, например…

– Но это как раз рассказы о любви.

– Да что там этот Иван может выдумать, – презрительно отозвалась она.

– Он получил Нобелевскую премию! Самую престижную на свете литературную награду, – уточнила я.

Эта информация не произвела на нее никакого впечатления.

– А может, есть что-нибудь Хмелевской?

– Все на руках. Почитай эти рассказы, там всего-то пятьдесят страниц – и все о любви… – Видя, что Агата все еще колеблется, я с жаром принялась ее уговаривать. – Никто еще в этой библиотеке не брал эту книгу, ты положишь доброе начало… всего лишь пятьдесят страниц…

– Ну ладно, давай.

Агата присела в уголке и открыла книжку, а я с замиранием следила за ней. Она пролистнула несколько страниц, потом вдруг впилась в одну из них и вернулась к началу. На ее щеках выступил яркий румянец. Я взволнованно наблюдала за ней, глядя, как она входит в мир большой литературы и он ее поглощает, отгораживая от всего, что делается вокруг. На следующий день она все свободное время валялась с книжкой на нарах, читая Бунина, и отложила ее, только когда погасили свет.

– Чем это ты, Агата, так увлечена? – из темноты осведомилась Маска. – Перехватила порнуху какую?

– Зачем мне порнуха, мне тебя вполне хватает, – буркнула Агата.

Моя тюремная жизнь, казалось, все больше начинает доминировать над моими возвращениями в прошлое. Прошедшее время как-то сжалось. Чтобы окончательно меня удивить, Иза пришла в библиотеку с таким видом, что я вдруг со страхом подумала, что сейчас она заявит мне: «Я выхожу замуж». Не знаю, почему мне пришло это в голову. Ведь я ничего о ней не знала, ни что она делает после своих дежурств, ни с кем встречается. Я даже не знала, живет ли она одна или с кем-то.

– У тебя для меня новость? – спросила я, с напряжением вглядываясь в нее.

– Да.

И снова мы смотрим друг другу в глаза.

– В комнате свиданий тебя ждет мать.

Мать? Да ведь у меня не было матери, по крайней мере я не помнила ее. Я даже мысленно не могла представить себе ее лица, потому что в доме бабушки не было ни одной фотографии. Когда я спрашивала, почему в доме нет ни одного снимка моей матери, бабушка отделывалась ничего не значащими фразами: мол, времени не было фотографироваться. Поэтому мать фигурировала в моем сознании как совершенно абстрактное понятие. Как кто-то, у кого не было лица. Те, кто знал ее раньше, утверждали, что я совсем на нее не похожа, только, кажется, волосы унаследовала ее, этакую бесформенную рыжую копну. Но бабушка сказала дяде, что я – вылитая мать. Возможно, потому что он в свою очередь твердил, что я ни капли не похожа на своего отца, то есть на его брата. Наверно, бабушка боялась, что он не даст денег на мое образование, и нарочно сказала, что я в мать. Да не все ли равно, какое теперь это имеет значение. Хотя, видно, имеет, если она сейчас ждет меня в комнате свиданий.

– Иза, – медленно начала я. – Я никогда не видела своей матери. То есть я совсем не помню ее.

– Я знаю, поэтому и скрывала от тебя ее хлопоты о свидании. Но ты должна с ней увидеться. Она приезжает сюда во второй раз, в первый раз она заявилась, когда ты лежала больная. Мы сочли, что для свидания с ней не самое лучшее время.

– Ты думаешь, сейчас – то самое? – беспомощно осведомилась я.

– Рано или поздно это должно было произойти.

– Но зачем? Зачем?

– Потому что, невзирая ни на что, это твоя мать.

С чувством внутреннего беспокойства и, прямо скажем, с неохотой я отправилась на свидание. В комнате свиданий, где когда-то я разговаривала с частным издателем, сидела полная, но все еще довольно молодая женщина, ее можно было бы принять за мою ровесницу. Я была худой, поэтому моя внешность была обманчива – худоба скрывала мой возраст. Некоторые мои школьные подруги выглядели сейчас так, как мама. Этакие восточнославянские мамаши, как я их называла про себя. Дородные, расплывшиеся. Вот только я не знала тепла материнской груди, она не кормила меня ею и не прижимала к ней. Она попросту исчезла. Чтобы объявиться лишь сейчас.

При моем появлении женщина встала. Ростом она была выше меня, волосы каштановые, как и у бабушки, без единого седого волоска. Ее лицо, почти лишенное морщин, произвело на меня странное впечатление – в нем было нечто узнаваемое и одновременно чужое. Словно это было отражение сразу двух лиц, их взаимопроникновение – моего лица и лица бабушки. Я могла бы вполне так выглядеть, если бы располнела.