Мария Свешникова - М7

И все вышло как будто ненароком.

Они оказались за пределами города спустя считанные минуты. На М7.

Николай считал минуты, километры и сбрасывал входящие звонки.

Сабина ненавидела время. Несколько километров назад она просила его одуматься и уйти от жены. Говорила, как сильно его любит, как хорошо им будет вместе, обещала заботиться и оберегать каждую минуту его жизни от превратностей быта и плохого настроения. Николай несколько раз повторил ей, что остается с женой не из жалости, а потому что действительно любит Кати. Сабина отказывалась принимать эти слова за правду.

Николай вообще находился в полнейшем недоумении от ситуации. Ловеласом он никогда не был и, как ему казалось, не сделал ничего такого, что давало бы повод подумать, что он готов уйти от жены. Он продолжал высматривать столбы, отображающие степень удаления от города. Семнадцатый километр кряду.

И все бы ничего, но уж больно долго он «ходит за сигаретами».

― Еще не поздно нажать на тормоза. ― Николай говорил спокойным и ровным голосом, наивно полагая, что этим поможет Сабине пережить эту обидную для нее и казусную для него ситуацию.

― Еще слишком рано, чтобы о чем-то сожалеть!

Сабина улыбнулась, посмотрела на Николая с явным чувством сострадания. И как-то доброжелательно. Чуть сбросила обороты. А потом с чувством выполненного долга нажала на газ, выкрутив руль до упора на восток. Не было ни визга тормозов, ни сигнальных гудков проезжавших мимо машин, автомобиль не переворачивался на крышу, а просто соскользнул в кювет и, пробив ограждение и смяв весь перед как алюминиевую банку, тихо и мирно скатился с дороги в низину, где покосился на бок. Стекло сначала походило на мелкую паутинку, а потом рассыпалось, оставив на память лишь рваную пленку от тонировки. Ничего не взрывалось, не пыхтело, топливо не разливалось. И никто даже не остановился, чтобы им помочь.

Начнем с того, что инцидент вообще не был никем замечен.

Николай почуял вкус крови у себя во рту, солоноватый привкус растекся и по уголкам губ. Он не испытывал ни боли, ни страха, ни сожаления. Покорно лежал на снегу, раскинув руки, искал глазами Большую медведицу и Кассиопею, думал закурить, но что-то ему помешало ― то ли природная лень, то ли сломанная ключица.

Когда Сабина выкручивала руль, она была счастлива. Детский восторг, эйфория от того, что она пересилила себя, нарушила запреты и позволила недозволенное. В душе ее играл «Сплин». «Скоро рассвет. Выхода нет. Ключ поверни, и полетели. Нужно писать в чью-то тетрадь... Кровью, как в Метрополитене... Выхода нет...» Когда они летели, скользили по индевелой трассе, душа Сабины пела. Секунда, ее доля, миг ― она была счастлива. Да, именно этого она так хотела. Свободы!

И, может, она бы написала чьей-то «кровью, как в Метрополитене». Но под рукой не было кисти.

В подобные моменты никто не задается вопросом, зачем он это делает. Делает и точка. Порыв. Видит Бог, она слишком долго хотела любви... и то, что она сейчас сделала, было наивысшей ее формой. Она не думала о родителях. Об отце, которого боготворила. О матери, которую не выносила, она даже ей не хотела сейчас причинять боль. Она просто ни о чем не думала. Поддалась порыву, страсти, настроению.

Сабина лежала головой на руле и улыбалась. Она потрогала приемник ― тот даже поприветствовал ее шебуршанием радиоволн.

Ее подташнивало. Сабина знала, что они с Николаем не умрут, просто жаждала еще немного побыть с ним рядом. Наедине. Без посторонних взглядов и мнений.

Когда Сабина, разобрав еле слышную просьбу о сигаретах, потянулась за сумкой, она была уверена, что просто угостит его сигаретой ― но снова порыв ― Николай ее притянул, взяв за ледяную ладошку, подобно католическим литаниям, она произносила «прости» без пауз и выдохов, как вдруг замолчала и поцеловала Николая. «Я тебе кохаю» ― вынудил Сабину повторить сказанное очередной порыв откровений. Быть может, Николай думал, что, целуя кого-то, не так больно умирать, он же не знал причину солоноватого привкуса крови во рту, да и какая разница ― из-за пористой тучи выглянула Луна, осветив пунцовый румянец Сабины на фоне лавандово-синего неба. Она касалась его губ очень нежно и неловко ― как будто пользуясь безвыходным положением ― и, лишь почувствовав, что его язык медленно скользит по уголку ее губ, расслабилась. И даже перестала чувствовать боль. Теперь же все будет иначе. Теперь он в любом случае уйдет от Кати.

Так они целовались до того момента, когда случайная, залетная скорая из поселка Зеленый не остановилась возле них... И оба немного расстроились. Им бы еще хоть несколько минут... Момента и порыва. А не вездесущего разума, врачей и объяснений.

Утро освещало мрачным заревом серые дома возле метро «Площадь Ильича», но ярче всего тот дом на Рабочей улице, где снимали квартиру Кати и Николай, ― он был выше соседних, по нему лучи скользили безвозвратно, оставаясь в глубине его квартир и человеческой жизни. Откуда-то издалека доносился перезвон колоколов Замоскворечья ― с той далекой стороны Садового кольца, слышались нервные гудки машин с вечно стоящего в пробках шоссе Энтузиастов и дребезжание блендера в соседней квартире ― как сложно в этой эклектической симфонии услышать собственное дыхание.

Каждый по-своему начинал это утро. Многие строили планы, одержимые мечтами о власти и покровительстве, проводили пальцами по открытым документам на рабочих столах, пытаясь оттереть капли кофе с монитора, и нервно щелкали шариковыми ручками в ожидании переговоров за ланчем, некоторые предавались сну. Еще реже любви.

Кати проснулась уже давно (хотя правильным будет заметить, что она не засыпала вовсе), часов в шесть утра, может, даже в пять. Она ловила каждый звук и всячески пыталась заклеймить его в воспоминаниях. Сегодня тот день, когда все станет иначе.

В голове крутился логический ряд из несвязных слов. Взаперти. Кандалы. Оказия. Замужем. Как окружающим казалось, вполне удачно. Он был ее мужем, она была его женой, и делали вид, что всецело принадлежали друг другу, но душа не палец, что можно заковать в обручальное кольцо ― она просочится и выберется сквозь все формальности и потребует свободы во имя любви. Кати знала, что больше так существовать нельзя, то, как складывалась ее жизнь, вряд ли было можно назвать жизнью. Просто день. Один, другой. Рутина. Какой-то кромешный ад. Без чувств. И без единой возможности их испытать.

В этой принадлежности кому-то, кто этого никогда не оценит, Кати потерялась. Те вещи, что казались для нее важными, сразу отошли на второй план. Зачем? Зачем, спрашивается, чего-то добиваться ― если она уже вытащила свой не слишком счастливый, но билет ― она любима. Разве этого мало?