Рауль Мир–Хайдаров - Интервью для столичной газеты

Когда его позвали, бригада уже сидела за столом: две бутылки водки, бутылка вина, зелень, салаты, лепешки. Гимаеву предложили пройти на самое почетное место.

— Я сейчас,— сказал он и, забрав со стола бутылки, вышел во двор.

На глазах изумленного кашевара закинул специально выстуженные бутылки подальше, на свалку металлоконструкций; звон разбитого стекла был хорошо слышен в бытовке. За столом все сидели молча, опустив головы, а бригадир сказал:

— Ты что — псих?

— А что, жалко? — улыбнулся Максуд.

— Да нет, но к такому обеду, вроде, в самый раз. Да и в твою честь, в общем-то, взяли. На днях начинаем монтаж, а от крановщика наш заработок ох как зависит! Мы уж пригляделись к тебе: повезло нам с крановщиком, дело свое знаешь. Вот и решили, так сказать, личный контакт установить.

— Спасибо. Но как бы ваша доброта и уважение для меня медвежьей услугой не обернулись. He застропи кто из вас груз как следует, или не убери руку вовремя,— спьяну все бывает,— и беды не миновать: вы пили, радовались, веселились, а печалиться-то другим придется, и мне тоже. Крановщик, как и шофер, за аварию уголовную ответственность несет. Так что, если хотите со мной работать, уж поберегите меня. А я вас, ребята, не подведу, можете доверять и без бутылки.

Когда одолели плов и пили из щербатых пиал кок-чай, бригадир мирно сказал:

— Чудаковат ты, крановой. То сварщику чуть по шее не надавал за то, что он закладные детали не проваривает как следует, хотя, за это морду набить, конечно, не грех, но это — дело начальства. Сегодня вот нам выпивку сорвал. За баб своих хлопочешь, ремонтников подменяешь. Сидел бы, как все крановые, с книжкой да почитывал — книги, видать, ты любишь,— или бы похрапывал в тенечке, мы бы тебя будили, когда надо. И с начальством не лебезишь — карьериста видно за версту. Непонятно, какая тебе выгода в этом, врагов только и наживешь, а они тебе не по должности — ты человек маленький, крановой, хотя и высоко сидишь…

Гимаев ничего не ответил, только улыбнулся и, поблагодарив, вышел из-за стола. Шагая к крану, он думал: «Как же глубоко проникла в душу некоторых людей мысль, что непременно нужно халтурить, отлынивать, не вмешиваться, помалкивать, выгадывать, если обыкновенная, честная работа вызывает не только удивление, а кажется им чуть ли не аномалией».

Тарас пока не объявился, на свадьбу не приглашал, звонил редко. Возвращаясь, Гимаев с грустью посматривал на молчавший роскошный телефон. Так хотелось легким нажатием кнопок набрать нужные цифры и услышать Каринэ, но в Ташкенте ее не было. Осень выдалась ненастной, и всех студентов с первых дней занятий вывезли на уборку хлопка. И работала она от него очень далеко, в другую сторону от Ташкента, в каком-то совхозе.

Она успела приехать к нему только раз и сейчас, в письмах, жалела, что не успела показать ему Самарканд: теперь эта поездка откладывалась надолго. Каринэ уверяла, что Самарканд нужно смотреть поздней осенью или ранней весной. Самарканд был рядом, в полутора часах езды, и в свободные дни Максуд мог съездить туда сам, но ему хотелось увидеть этот древний город глазами Каринэ.

Осень была дождливой. После свинцовых ливней подкрановые пути проседали, путейцы не успевали их подштопывать, начали лететь ходовые двигатели. Акрам, мокрый, худой, злой, клял заказчиков, экономивших на щебеночном основании; теперь простои кранов обходились в сотни раз дороже, чем копеечная экономия на щебне. В такие дни, глядя на низкое, тяжелое небо, Максуд думал, что где-то далеко отсюда его хрупкая Каринэ. Не мерзнет ли, не болеет? Какие условия на хлопке у студентов — он видел, когда по воскресеньям выезжал на помощь в подшефный колхоз.

Однажды он вернулся с работы поздно, усталый, насквозь промокший. В конце смены, когда дождь хлестал как из ведра, неожиданно появились два трейлера с долгожданными плитами перекрытия. Строители только ушли, а он задержался, чтобы поставить кран на захваты: по ночам налетали неожиданные ветры. Пришлось самому стропить и самому поднимать каждую плиту. Вверх-вниз по узкой вертикальной лестнице крана — тридцать метров туда и обратно: не держать же машины до следующего дня, хотя принимать груз для строителей никак не входило в его обязанности.

В безлюдном холле общежития на столе, где всегда лежала ежедневная почта, одиноко белел конверт. Максуд ждал весточки от Каринэ и прямо-таки метнулся к столу. Письмо было для него, но аккуратный женский почерк был ему незнаком. Он подумал: наверное, что-то случилось с Каринэ. И, не решаясь вскрыть письмо тут же, поднялся к себе в комнату. Еще раз глянул на почерк — может, Наталья? Тонкий конверт почему-то вызывал смутное беспокойство.

«Мой милый, дорогой Максуд,

— начиналось неожиданное письмо,

— тебя, наверное, удивит мое послание: после стольких лет и вдруг я… Но, зная тебя, твой характер, я все-таки смею надеяться, что ты не забыл, помнишь, а, может, еще и любишь меня…

Ведь ты любил меня, это я знала, чувствовала. Даже через годы, через память меня волнуют, обжигают твои давние слова. Иногда я просыпаюсь среди ночи и не могу уже уснуть до утра, потому что снились счастливые дни, когда ты обнимал меня сильными руками, и я до сих пор помню запах твоих волнистых волос, которым завидовали даже девушки и которые мне никогда не удавалось растрепать. Боже, какое счастливое время! Даже порою не верится, что все это было со мною, и у меня был ты — сильный, надежный…»

Сквозь аккуратные, не волновавшие его строки он увидел вдруг пустой зал суда. По молодости, по уверенности в своей правоте он и о дне суда думал как о дне обязательного свидания с ней. Думал: как только введут его в зал, он увидит свою Оленьку и ни на минуту не отведет глаз от ее милого, любимого лица. Он долго глядел на распахнутую дверь судебного зала, все еще надеясь, что она задержалась и вот-вот влетит в зал — юная, красивая Оленька, его невеста. В тот день, считай, ему объявили два приговора. И если первый он еще не успел как следует осознать, то приговор предательства он ощутил сразу.

Максуд перевернул тонкий листок и услышал слабый запах духов; наверное, это были ее любимые духи, и, наверное, они должны были ему что-то напомнить, но нежный аромат никаких воспоминаний не вызывал.

«…Ты удивишься, откуда я узнала твой адрес. О, это целая история. Твой прежний адрес как-то затерялся в родительском доме, хотя я помню: писем от тебя было много; наверное, они еще приходили, когда я вышла замуж и уехала. Если бы ты знал, как мне не повезло в жизни, за какого негодяя я вышла замуж! Но, слава Богу, все позади, я — свободная женщина! Через год, когда я развелась и вернулась, я перерыла весь дом, так хотела отыскать хоть одно твое письмо, найти адрес… но, увы.