Алекс Тарн - Иона

Доктор заметно оживляется. Видно, что колесницы занимают его намного больше таблеток.

— Представьте себе, молодой человек, Урарту — это именно государство, а не новый вид йогурта. Стыдно не знать. Племенной союз, образовавшийся вокруг озера Ван на стыке Северной Месопотамии и Закавказья.

— И давно это происходило?

— Три тысячи лет тому назад. Годы их наивысшей славы приходятся на восьмой век до нашей эры. Тогда они здорово потрепали ассирийцев. Дошли до Сирии, даже овладели переправами через Евфрат, хотя и ненадолго. До наших мест, правда, не добрались — силенок не хватило. Но контроль над Верхним Евфратом — это, я вам скажу, тоже не фунт изюму…

Доктор сосредоточенно крутит прутиком и продолжает:

— Видите ли, батенька, напрямую из Индии в Египет и обратно в те времена было не попасть. К западу от Евфрата лежат непроходимые пустыни, а асфальтовых дорог с бензозаправками тогда еще не построили. Так что торговым караванам приходилось давать здорового крюка. Поднимались на север, вдоль реки… — прутик очерчивает энергичный полумесяц. — …вот так. Доходили до большой излучины Евфрата и там переправлялись, в районе Киркемыша. А затем уже — на запад, в Сирию, к финикийским портам и далее — на юг. В общем, тот, кто владел тогда большой излучиной, сидел, почитай, на золотом мешке. Хлебное место… Неудивительно, что все на него зубы точили. Вот и Урарту кусочек перепал…

Яник нерешительно кашляет:

— Доктор, я вот что хотел бы уточнить; может, это имеет какое-то значение… Сны мои… они… как бы это сказать… короче, происходят они в нашем, израильском пейзаже. Я это точно знаю. Вы, конечно, можете спросить — откуда это у тебя такая уверенность? Действительно, сухие холмы с колючками не только у нас имеются; наверняка полно похожих видов и в Азии, и в Северной Африке… а может, и в Америке или еще где. Но дело не в этом. Дело в том, что я там, внутри сна, точно знаю, что я — в Иудее. Понимаете? Я ведь почему так на вашу книжку напрыгнул? Да потому, что я слова этого, «Урарту», в жизни не слыхал — не видал, только здесь вот, в первый раз, можно сказать, познакомился. Но это здесь — наяву. А там, во сне, я смотрел на эту колесницу и совершенно четко знал, что она — урартская, представляете?..

— Чушь! — решительно перебивает его доктор. — Я же вам объяснил: так далеко урартское войско не добиралось. Ассирийские колесницы в те времена тут и вправду покатались, и немало, будь они неладны… А вот Урарту — нет, не доехали. Лошади их — да, те бывали. Урарту ведь славилось своими конями — на весь тогдашний мир. Они-то, видимо, ассирийцам лошадок и поставляли…

— Подождите! — кричит Яник. — Подождите! Ну конечно! Я же просто сейчас неправильно вам сказал. А тогда, во сне, я так и подумал — «две урартские лошади»! Ну слово в слово! Не про колесницу подумал, а именно — про лошадей… Ну, чудеса…

— Гм… — говорит доктор.

Др-р-р!.. Редкий звук — звонит телефон. Это Ави. Он, как всегда, возбужден, многословен и скороговорен.

— Яник! Привет, мужик, как жизнь? что ж ты не звонишь, дурик? тебе что — бабки не нужны? и на телефон не отвечаешь; уже две топталовки без тебя сыграли и три свадьбы; а бар-мицвы я не беру, ты же знаешь… но без тебя — труба! этот хмырь, ну тот, лысый, — ты знаешь — ни хрена не въезжает; так что давай! ну что ты молчишь? скажи уже что-нибудь — чисто для разнообразия…

— Так ты ж не даешь… — устало вставляет Яник. — В поток твоей речи нельзя войти даже однажды.

Ави хрюкает и сбавляет темп.

— Ты к врачам ходил?

Пауза после вопросительного знака дается ему с трудом, но Ави мужественно терпит — чего не сделаешь ради друга.

— Ходил. Неделю назад.

— Ну?

— Моржовый. Если, конечно, называть вещи своими именами. Дал мне какие-то колеса, антидепрессанты, два раза в день…

— Ну и… ну и… — голос в трубке нетерпеливо переминается на верхних обертонах и наконец взрывается возмущенным фейерверком. — Да что ты мне как по кусочку отрезаешь? Ты три предложения за раз связать можешь? Или не можешь? Или ты сейчас верхом на косяке? Или пьяный? Или все свои антидепрессанты в один присест заглотил? А? Помогло или нет, ты можешь сказать? Ну?..

— Да погоди ты, Ави, не части… Ни черта не помогло. Нет, колеса, конечно, хорошие; примешь — и такая благодать… но это все — наяву. А во сне — тот же балаган, хоть плачь. Сейчас вот сколько… первый час, да?

— Ну?

— Так вот: я только-только проснулся, минут за пять до твоего звонка. Тот же сон. Дорога. Колесницы там, всадники. Люди какие-то бредут — страшные, обдолбанные, в крови все, в грязи. И ужасы всякие, не приведи Господь. Головы отрубленные. Дети зарезанные. И конец. Ну, ты знаешь, я тебе говорил… Бабка с младенцем в байковом одеяле…

— Эк тебя младенец этот достал… Слушай, Яник, а может, ты беременный? — Ави разражается мелким дробным хохотком.

— А пошел ты… — обиженно посылает его Яник. — Смешно ему… Мне не смешно. Тебя бы на мое место, волчара.

— Слушай, — говорит Ави, упрямо досмеявшись до конца. — Я ведь тебе чего звоню. Есть идея. Классная. Я тебя с одним чуваком познакомлю, он как раз по этим делам. Заговаривает двинутых вроде тебя. В общем, так: сегодня вечером ты помогаешь мне на топталовке. Заодно и заработаешь пару грошей. Там я вас и сведу. О'кей?

— Ладно. Куда подъезжать?

Он щелкает крышечкой телефона и улыбается, впервые за последние несколько дней. Ави, хлопотун ты мой ненаглядный, друг сердечный… что бы я без тебя делал? Кажется, что знакомы целую вечность… а прикинешь — всего какой-то год с небольшим. Ну да… аккурат прошлой зимой и познакомились, на Хануку.

Яник снова улыбается, вспоминая веселые дембельные деньки последних месяцев армейской службы. Его боевая часть стояла тогда на Хермоне, по уши в снегу; хаммеры приходилось откапывать. Как-то раз намело столько, что не смогли открыть двери бункера — так и просидели внутри весь день… Хорошая зима выдалась, что и говорить, давно такой не видали; за десяток засушливых лет почти весь Кинерет выпили, и вот, наконец, — Божья благодать. И в бункере — благодать, особенно ему, дембелю-пазамнику. Лежишь себе целыми днями в просторной «стариковской» комнате и в ус не дуешь. Тут тебе и телевизор, и видак, и стереосистема, и даже плейстейшн — живи не хочу!

Кто к «дедушке» сунется? За полгода до дембеля он — кум королю. Офицерик-салага в дверь поскребется, заглянет, скажет робко:

— Яник, может быть, выйдешь на построение? Выйди, прошу, не подрывай мой командирский авторитет…

А ты ему в ответ на вопиющую эту наглость спокойно так, вежливо отвечаешь:

— А ну, пшел вон, салабон! Мать… мать… мать… Не видишь, что ли — дедушка отдыхать изволят?!

А потом элегантно так наклоняешься, берешь сапог из-под койки и метко бросаешь в самый что ни на есть офицерский чухальник. Успел дверь закрыть с другой стороны — его счастье; не успел — мое, дембельское… Еще и кричишь ему вслед: