Жан Эшноз - Полночь

Пусть в воздухе плавают, вырвавшись из темноты, неправильные зеленые пузыри сланцевых утесов, предлагает он. Прямо перед ним — зеркальная плоскость воды, натянутая как волос леска, чуткий поплавок и все закулисные обитатели водного царства. И мечтания смешиваются с заботами. Весь в мечтах, он перечисляет.

Двадцать пять тысяч монет. Три облака. Тридцать семь пузырей. Один лещ. Три жизни (одна жизнь, не слишком ли этого мало?). Три сороки и одна сойка. Одна рыженькая белочка. Одна гадюка. Девять могучих ветвей на дубе у него над головой. Одиннадцать утят. Двадцать пять тысяч монет уплывают от меня по приговору трех докторов, каждый в своей филологии. Проплывают три облака. Раскачиваются девять веток. Лещ вновь уходит на глубину. Что за оживление в числах? Что за превращения с волнами? К чему бы все это?

Он пирует весь божий день, дурак на дурацком футоне. Пирует с полом. Пирует с чайником, купленным в марсельском кораническом книжном магазине, о высшее мление! Пирует с заключенным между стенами пространством, пирует с картофельными очистками (с целой картошкой он уже напировался, в юности наглости не занимать), пирует со стулом, садясь бочком, как амазонка в цирке.

Уж не атрофия ли это гипофиза? Не гипертрофия ли щитовидки? Он посылает все домыслы о своем теле коту под хвост.

Вот и январь, оповещает любовными воплями на улице кот, вот и январь, мои принцессы, вот и растяжение Млечного пути, отвечает со своего каменного балкона слишком вежливый дурак, говорит, будто бормочет, в Босфоре море выгибается на своем выпуклом дне и вот-вот треснет, ибо Черное море кипит: Ткачиха воссоединилась с волопасом, перебравшись вплавь через молочную реку.

Ажимонский кот по прозванию Январь блаженно проходит под балконом дурака, куда как слишком вежливого дурака, следуя рисунку на асфальте. Внятны ли вам сии немые письмена?

От частого общения со словесностью дурак заделался эвмолпом [44] Эвмолп (eumolpus) — жук семейства листоедов, по-русски называемый также падучкой , а по-французски — писателем , поскольку выгрызает на листьях (чаще всего виноградных) подобные письменам узоры. . Он нашкрябывает и выскребывает в винограднике литеры с завитками, булавками, сколексами, подобающими очевидно трагическим, согласно глаголемому устами прессы, обстоятельствам, внося свою лепту во всеобщее листомарание, путая графические знаки с нитями паутины.

Тебе, прекрасная Деметра, тебе свинья и баран, боров, журавль и горлица, и вместительная корзина спелых колосьев, оплодотворенных летним солнцем, серп в твоей руке — серебряная молния.

Но когда садовник отдыхает, свободны его руки и босые под столешницей секретера ноги. Левая рука открывает словарь. Правая играет в виноградного листоеда, пишет его друзьям, упреждая письмо двумя словами, двумя знаками: экбаллиум! экбаллиум [45] Экбаллиум (ecballium) — бешеный огурец, внешне схожее с обычным огурцом растение, при прикосновении к зрелому плоду которого на расстояние в несколько метров выбрасывается струя клейкой слизи с семенами (по-французски также называется ослиным огурцом ). !

Я пишу вам за махоньким секретером. Я пишу вам по маленькому словарю, от и до, от секретера до секреции, пишу как секретарь из недр старенького словаря брюссельским летом. Он фанерован розовым деревом. Фанерован вязовым капом. И говорю вам о картофеле. И говорю о зеленых деревьях. Это сооружение из дерева и стали, блестящей стали лямок. На его чреве из кожи молочного теленка накоплена кипа листов, стопка бумаги. Скостите мне месяц, накостыляйте по темечку. На бюваре из мягкой кожи. Это деревянное сооружение, не кабинетный дворянин, дерево ищи не здесь, в другом руководстве, вручную, обеими руками, одной, как говорится в старых книгах, за дело, другой за работу.

И натыкаюсь на бутылки, молоток, с шариком, банку вишни, мартиникской. Но вкладки про деревья не нахожу, оставим до следующего письма. Невнятным останется шпон и кап неведомым в строках его. И дерево верхушкою своею подает мне радостные знаки. Ясень? Белая акация? (Радость, достаточно ли этого?)

И, от секретера до секреции, не так-то много было сделано шагов. Понадобятся долгие часы, длинные письма. От и до, от банка до бардака напишу вам завтра. При чарующей плавке солнца.

И знак, секреция дурака.

Не в том ли дело, что садовник упивается, упивается словами?

Щитовидную железу и слабый пищевод он лечит в Смоленской губернии. Путешествует в сопровождении лисы и отказывает себе в алкоголе.

Публичный нужник Монастырщины возведен над глубоченной ямой, широкой, как уткина заводь, и до краев заполненной жидкими фекалиями. Никто не рискует ступить пьяным на разошедшиеся доски.

В единственной в деревне гостинице, доме, где перед вами манерничают, в нумере номер 1, за распахнутой настежь дверью раскорячилась туша огромного зверя.

Удаленность от моря умиротворяет его дух. В преддверии грозы он плавает в пруду. В мыслях о Льеже, Брюсселе, Париже. Записывается в клуб.

Но Льеж лежал за холмом, а Сен-Никола к югу. Уборная была во дворе, продырявленная доска и бадья в будке напротив кухни.

Примерно так же обстояло дело и у соседей, но на огороде и от года к году сдвигаясь от ямы к яме. Переносной сортир ребят Юпенов обходился без двери. Эти дикари влезали на стульчак и приседали, чтобы сделать свои делишки, над дырой на корточки, и нам тоже хотелось так попробовать.

Мой брат, более отважный, более прыткий приобщиться к сей практике, оступившись, попал ногой в нашу бадью для дерьма, и нам представилась прекрасная возможность обменяться парой-другой польских ругательств и воспользоваться этим опытом для сравнения различных страт на штанине.

Итак, как и все мягкие вещи, что скапливаются или сваливаются в кучу последовательно перемежаемыми слоями, сие напоминало торт с кремом, выставленный кондитерской, в красках то резких, то более тусклых, сообразно питанию и состоянию кишечника. Я сам себе тюбик с краской, заявил г-н Жак Лизен, захвативший двадцатый и двадцать первый век малый мастер из Льежа [46] «Малый мастер из Льежа второй половины двадцатого века» — самоопределение известного льежского художника-(пост)концептуалиста (мастера «посредственного искусства») Жака Лизена (Jacques Lizene). , крася по кирпичику большую стену своего дома.

Из этого случая мы извлекли все, что могли, и искали в земле слой глины, достойный пальпации и лепки.

Нам же приходилось дерьмо закапывать, бадья за бадьею.

Мы рыли не покладая рук. Глина залегает снизу, объяснил наш старший сводный брат, студент технического училища за рекою, и в ней иногда можно отыскать сокровища, шлем с золотом и тигриные клыки.