Андрей Чиланзарский - Цвети родной Узбекистан ! Но только - без меня

Раньше об этом было принято молчать. Русские всегда боялись задеть чьи-либо национальные чувства и поэтому табуизировали подобные темы, занимаясь самоцензурой. Мы не понимали простой вещи — чем больше молчим, потакая хамству, тем меньше с нами считаются…

Мой друг, который учился в одной из центральных школ города Ташкента, рассказывал мне, что у них каждый урок узбекского языка («узбек-тили») начинался с «политинформации». То есть, в класс заходила училка-узбечка, говорила несколько заведомо непонятных русским ученикам фраз и под дружный утробный хохот учеников-узбеков принималась во все горло ржать над растерянными школьниками. А когда ей надоедала эта забава, она напускала на себя благородный гнев и вопила на весь класс, что русские ученики — бездари, безмозглые лентяи, дубы и придурки, не хотят учить узбекский язык, хотя «по узбекской земле ходят и узбекский хлеб жрут». По словам моего друга, на «политинформацию» у нее уходило до 30 минут от урока, а в оставшиеся 15 минут она задавала учить наизусть какой-нибудь стих, смысл которого мало кто из русских понимал, за исключением небольшого количества понятных всем слов: Ленин, Тошкент, Узбекистон, нон («хлеб») и т. д. Здесь нужно оговориться, что доставалось не только русским, но и всем неузбекам, незнающим узбекского языка.

Мне повезло в большей степени, если можно назвать это везением, чем моему дружку. В нашей школе пятиминутка русофобии на уроках узбекского проводилась не каждый день, училка на нас почти не орала, хотя регулярно и с плохо скрываемым презрением вещала о том, какие русские неблагодарные «узбеки их в войну обогрели, а они все никак не могут выучить узбекского языка». Правда, мне запомнился один диктант. Это был необычный диктант: он наговаривался по-русски, а записывать приходилось сразу по-узбекски. Диктовка происходила настолько быстро, что времени на обдумывание и перевод почти не было. Однако, я с диктантом справился, хотя и сделал одну досадную ошибку: вместо слова «хозир» (сейчас), которого я не мог вспомнить — меня «заклинило» от скорости диктовки, написал близкое по смыслу слово «бугун» (сегодня). Получилось «сегодня 19…-й год». На следующем уроке, когда наши тетради были проверены, училка внезапно вылила на меня целый ушат словесных помоев: «Ты что, совсем баран? У тебя сегодня один год, а завтра другой? Ты совсем ничего не соображаешь? Тебя в детстве с крыши не роняли? Когда ты наконец будешь учить узбекский язык? Может он тебе не нужен? Конечно не нужен: чтобы узбекский хлеб жрать — узбекский язык не нужен!»

Наряду с этим, нашим одноклассникам-узбекам на уроках русского языка и литературы (да и на всех других предметах) всегда завышали отметки. Им главное было промычать что-нибудь вразумительное, и уже пятерка, или на крайний случай четверка, была обеспечена… Однажды моя мама не выдержала и высказала свое возмущение по поводу того, что мне поставили двойку за сочинение, а моему однокласснику-узбеку, хотя у него ошибок было раза в три больше, поставили четверку. Учительница возмущенно ответила: «Ну не могу же я сравнивать Чиланзарского с Усмановым!» Я злился, а мама пыталась меня успокоить — она говорила, что учительница просто хочет, чтобы я хорошо знал свой родной язык. Став взрослым я простил ей свою обиду, ведь она действительно учила нас хорошо, за что я ей благодарен. А то, что она ставила узбеков выше нас — так над ней тоже довлели инструкции РайОНО. Ведь мы «жрали их хлеб»… Хотя, я до сих пор не понимаю смысла узбекской риторики: «Мы делили с тобой хлеб, а ты…» Может возникнуть такое впечатление, что узбеки приходили в хлебный магазин, платили 30 копеек за буханку белого хлеба, ломали ее пополам и отдавали половину первому попавшемуся русскому, который стоял на улице и только этого и ждал. Чушь конечно! Мы стояли в одной очереди — русские и узбеки, и когда подходила наша очередь, мы сами расплачивались за свой хлеб из тех денег, которые заработали мы сами или наши родители. Никому бесплатно хлеб не выдавали. Так почему хлеб был «узбекским»? Только потому, что пшеница, из которой он был сделан, зародилась на узбекской земле? Но тогда почему узбеки не признавали меня и моих соплеменников за своих? Ведь мы тоже родились на узбекской земле!

Правда, хлеб через некоторое время подорожал до 34 копеек и если за кассой сидела узбечка, то нужно было давать ей деньги без сдачи, так как иначе одну копейку она всегда зажимала, а если отвлечешься — то и побольше. Это еще одна национальная особенность узбеков — недодавать сдачу, недовешивать и т. д. Они и в России этим занимаются, и у себя на родине. Поэтому я привык всегда пересчитывать деньги. А то можно и сейчас заплатить в Москве за 15-рублевое пиво 20 рублей, а получить сдачи всего два рубля мелочью. Мелочью — это чтобы труднее было обнаружить мошенничество. Как-то один узбек мне сказал: «Ну и что, что мы сдачу недодаем — каждый крутится как может. Если я за день никого не надурю, то я — не узбек». Неспроста у казахов в ходу поговорка: «С утра до полудня узбек дурит казаха, а после полудня до вечера — самого себя», т. е. своих сородичей…

В семье меня всегда воспитывали в духе интернационализма и уважения к другим народам. В то время я, да и мои родители тоже, еще не понимали, что наше воспитание только на руку националистически воспитанным узбекам, исповедующим принцип: «Все твое — мое, а все мое — тоже мое». Кроме того, я всегда проявлял интерес к другим языкам. Но, как это ни покажется странным узбекского я так и не выучил. На то были довольно веские причины. Во-первых, отсутствие нормальных учебников: если по иностранным языкам всегда можно было купить самоучитель с грампластинками или кассетами, то по узбекскому языку был один или два жалких самоучителя, не переиздававшихся с «нафталиновых» времен. Учить язык по ним было невозможно, так как автор сразу бросал читателя в грамматику и предлагал изучать лексикон, редко используемый в повседневной жизни. Во-вторых, даже используемый в ежедневном обиходе словарный запас учебника резко отличался от разговорного. Например, в учебнике давалось слово «каерда» (где), а на улице надо было спрашивать «каны» — в учебниках и словарях такого слова не было. В-третьих — и это главное — когда русский пытался что-то произнести по-узбекски, узбеки в 99 % случаев начинали в открытую, не стесняясь надсмехаться над его произношением. Конечно, было неприятно испытывать такое к себе отношение и русские опять переходили на русский язык. В то время практически все узбеки знали русский язык хотя бы в малой степени. И над ними, хочу подчеркнуть, никто из нас никогда не смеялся, хотя увидеть узбека, говорящего совсем без акцента, и по сей день трудно. Многие узбеки теперь бахвалятся, что очень хорошо знают русский язык и говорят без акцента. Им бы не кичиться, а благодарить своих терпеливых и заботливых учителей, до которых они сами так и не доросли. Но если быть до конца принципиальным, то говорящих по-русски без акцента молодых узбеков в настоящее время почти что нет. Я с закрытыми глазами в 99 % случаев смогу определить, кто говорит — узбек или русский. Без акцента говорит старшее поколение, которое училось в советских школах у русских преподавателей.