Андрей Лещинский - Цветы для Любимого

Любимый радостно скакал на коне посреди поля битвы. Он уже выиграл её, эту битву при Иссе, и движение греческих и персидских рыцарей по правую и левую руку Любимого затихало. Греки, колыхая плюмажами шлемов, вознося вверх разноцветные штандарты и знамёна с именем Любимого, конными шеренгами разделяли унылые толпы персов. Персы не сопротивлялись — им нечего и некого было защищать. На левом фланге эскадрон рыцарей предателей — греков, поступивших за деньги на службу к царю царей, не хотел сдаваться. Предатели знали, что их ждёт — презрение, боль, тяжёлый рабский труд в каменоломнях, унизительная смерть и забвение. Они были вооружены так же, как их противники. Так же колыхались плюмажи, так же блестели воронёные доспехи, так же храпели неистовые рыцарские кони, и так же хлестала кровь из глубоких копейных ран. Некоторые предатели не хотели жить и искали почётной смерти. Они вызывали на поединок одного грека за другим, и копьё героя, в конце концов, ставило красную точку на истории ещё одной лживой жизни.

Вдалеке, на берегу моря белели шатры брошенного персидского лагеря, и к нему направлялись отряды македонской гвардии для охраны от беспорядочного грабежа.

Любимый единым взором зрел всю панораму битвы, но смотреть желал только вперёд, на колесницу спасавшегося бегством царя царей Дария. Её влекла тройка огненных царских коней, на боковинах были укреплены золотые щиты с именем царя царей, колесница была прекрасна и величественна, но управлял ей жалкий трус, и единственным оставшимся в его жизни событием была смерть от копья Любимого. Войска расступались, колесница неслась без помех и препятствий, а за ней скакал огромный конь в золотистых доспехах. На фалерах было земное имя Любимого, а сам он, стоя на стременах, единственный в греческом войске без плюмажа, но с золотым шлемом на голове, нацелив копьё в сердце убегавшего Дария, пел в полный голос пеан, славя великую радость бытия.

За Любимым по трое в ряд с поднятыми в презрении к врагу копьями скакал отряд македонцев. В красно-жёлтом пламени уходила за горизонт колесница Феба, приветствуя появившийся в небе полумесяц. Любимого переполняло блаженство. Он хотел бы скакать, качаясь в седле Буцефала, ещё и ещё, но почувствовал бешеный прилив энергии, с которым не смог справиться. Он крикнул команду, он прокричал её оглушительным громом, превратившим шум битвы в молчание, конь рванул, и копьё Любимого, легко пробив доспех, пронзило сердце царя царей. Рана раскрылась алым цветком, кровь разлетелась горячими брызгами, копьё пульсировало в руках Любимого.

Безумный всплеск энергии поднял Любимого в воздух. Он летел вверх, он видел всё поле битвы, лагерь персов, горы, рыцарские замки, Внутреннее море, рукава Нила, Красное море, Счастливую Аравию, он возлюбил этот мир и взорвался от переполнившей его силы, оплодотворяя пределы земного круга горячими потоками своей жизни.

Душа Любимого была в небесах, а тело его изогнулось от удовольствия на упругом ложе из сплетённых лоз винограда и выбросило тугую струю сладкого семени. Тюльпан, нежно целовавший Любимого красными лепестками, задрожал от волнения и впитал все драгоценные капли в дно чашечки своего цветка. Мак вынул отросток из вены Любимого и устало свернул свои лепестки. Мак хотел спать. Цветы дали Любимому видения, а в обмен получили бешеный поток его эмоций. Это было утомительно и очень приятно.

Любимый успокоился и расслабленно вытянулся на виноградном ложе. Он тоже хотел спать.

Лозы поняли желание Любимого и упокоили его тело в удобной и уютной позе. Нежный мох пророс через ячею ложа, и под Любимым оказался пушистый и мягкий матрас. Розы отдали неслышный, но строгий приказ, и сотни огромных бабочек взмахами своих прекрасных крыльев охладили разгорячённое тело Любимого. Наступила ночь.

Утром, как всегда, взошло солнце. Любимый проснулся. Лилия протянула к нему свою чашечку, в которой был приготовлен завтрак — мёд, миндаль, лепестки роз в нектаре. Ветвь с чёрными от сладости ягодами инжира протянулась к его губам. Любимый поднял тонкую, почти лишённую мышц руку, сорвал ягоду и положил в рот. Тончайший шип мудрой акации пронзил его кожу под локтём, и все недостававшие в завтраке питательные вещества перетекли в кровь Любимого.

День был посвящён удовольствиям. У Любимого не было никаких обязанностей. Цветы обожали его в прямом смысле этого слова — он был их богом. Служить ему было их высшим счастьем, а впитывать запахи его наслаждений — единственным развлечением и радостью.

Виноград спружинил, мак потянулся коробочкой и листьями, и Любимый снова оказался в ином, заманчивом и чудном мире.

Тело Любимого не знало и не умело почти ничего. Он был здоров, все органы и железы работали чудесно. Цветы следили и заботились об этом. Они знали и умели всё, полезное для тела Любимого. Он радостно дышал полной грудью. Он различал малейшие прожилки лепестков, слышал тонкий скрип раскрывавшихся чашечек, а запахи умел воспринимать и понимать, как не умел никто и никогда до него. Он мог сорвать ягоду с ветки, положить её в рот, прожевать и проглотить. Он мог перевернуться с боку на бок. Он даже умел ходить, но ему не нравилось. Несколько раз, ведомый странными и ускользавшими желаниями, переходившими в яви из снов, он вставал и доходил до края сада. Идти было недалеко, метров двести, по дороге он отдыхал в мягких креслах, спал на мягком ложе, очень уставал, но доходил до цели. Конечно, цветы могли донести его, но иногда хотелось попробовать самому. Он стоял на непривычных к работе ногах и смотрел в даль, в которой не было ничего. Ровная глинистая пустыня до горизонта, над ней ровное бледно-синее небо без облаков и чуть тёплое солнце на полпути к закату. Там не было ничего, никого, и никогда ничего не происходило.

В глубине под садом была вода. Растения корнями пробили землю и добрались до подземного озера, оставшегося с благословенных прошлых времён дождей, рек и зелени. Между поверхностью земли и озером корни натыкались на следы прежней жизни — руины зданий, ржавые остатки машин, кости людей и животных. Всё это было мертво, но не совсем. Какие-то слабые излучения, не до конца угасшие флюиды рассказывали о прекрасных, но давно забытых делах. Цветы умели понимать эти рассказы, умели они и ещё более странное и сложное. Эти благородные останки помнили о своей жизни, но сами того не зная, хранили информацию о значительно более давних событиях. Она еле мерцала в их тихих рассказах, но цветы научились понимать её.

Тело Любимого не знало почти ничего, но дух его, этот великий союз разума чувств, впечатлений, воли и души был очевидцем и умелым участником странных, иногда страшных и всегда заманчивых приключений.