Андрей Лещинский - Неприятность

Трое вышли из машины и остановились так, словно им не давала двигаться нерешительность. Я смотрел на них и видел, что никакой нерешительности тут не было и быть не могло, эти люди были из тех, кто умеет и любит командовать, контролировать и пользоваться плодами силы. Их остановило что-то другое. Какая-то странность взаимоотношений с окружающей атмосферой, с прозрачным и теплым, но очевидно не защищенным от близких и холодных северных влияний резким и мокрым ладожским воздухом задержала их привычное стремление ко многим постоянно присутствующим целям и принудила замереть в полусонной неподвижности рядом с огромной черной машиной, блиставшей гладкими боками и многосложными деталями стремительного стального убора. Они стояли у правой задней двери, мужчины ближе ко мне, их спутница чуть дальше. У капота с левой стороны стоял и смотрел на них высокий черноглазый и черноусый шофер в плотно надетом на мускулистое тело черном костюме, черном галстуке и белой рубахе. Было не просто тепло, а немного жарко. Он не снял пиджак, стоял, смотрел в мою сторону, не на меня, а на этих троих, и чуть-чуть улыбался без признаков веселости, как бы для того, чтобы иметь манёвр для отступления в случае подхода враждебных неприятностей.

Он не мог позволить себе снять пиджак, а двое мужчин сняли и стояли в светлых рубашках с короткими рукавами и длинными галстуками на шеях. Один повыше, другой пониже, один плотный, почти толстый, другой стройный, почти худой, у одного усы пышные и рыжие, у другого — узенькая щеточка из острых темных волосков, у одного лицо, так сказать, добродушное, у другого и сказать так было нельзя — удлиненный разрез розовых ноздрей выдвигал вперед заостренный кончик носа, указывая на плотоядные качества носителя. Они были чисты, богаты и самоуверенны, стояли спокойно, не пытаясь суетливыми жестами недавно разбогатевших несерьезных личностей привлечь внимание к роскоши принадлежавших им людей и предметов. Мужчины стояли лицом по направлению закончившегося движения автомобиля и не видели остановившийся за ним черный джип, из которого вылезли двое охранников, тоже одетых в черные костюмы, галстуки и белые рубахи.

Я взглянул на охранников, увидел и сразу убрал глаза — такая это была неприятная пакость для зрения. У одного была блестящая голова с волнами жира, мощно и выпукло стекавшими с кругловидного, суженного кверху розового свода черепа. Другой был менее ярок, но тоже неприятен. Они вспыхнули, мелькнули, исчезли, я увидел девушку, стоявшую лицом ко мне, к охранникам и к своим спутникам. Она была высокого роста, во всяком случае, выше того из двух мужчин, с которыми приехала сюда. Они молчали, не смотрели друг на друга, но отношения взаимной принадлежности были очевидны. Девушка была молодой светлой шатенкой. Короткая клетчатая юбка скрывала небольшую часть очень длинных ровных ног, белый пиджак заканчивался чуть выше нижнего обреза юбки. Там, где у мужчины были бы грудь рубашки и галстук, блестел на гладкой светлой коже каплевидный зеленый камень на золотой цепочке. Мне приходилось бывать в местах, где встречаются такие девушки, я знал, что с первого взгляда она покажется очень простой, неприметной и серенькой, с той лишь привлекательностью, которая необходимо свойственна молодости и чистой сытой жизни. Потом она должна была бы начать казаться интереснее и загадочнее, потом начать вызывать желание, потом должно было бы стать ясно, что она — очень красивое, очень дорогое и очень капризное существо, обретающееся в особом мире, который обычный человек может подсмотреть только через стеклянное окно телевизора. Если бы я решил смотреть на нее хоть сколько-нибудь долго, то увидел бы огоньки на близкой глубине полупрозрачных глаз, огоньки, прыжки которых по сферической поверхности создали бы иллюзию нескольких зрачков в каждом глазу и которые вовлекли бы меня в возбуждающий ритм биения крови, в нервические желания, дерганья и мысли. Но я не стал смотреть, мне это было бы неприятно.

Мужчины стояли, но необходимость движения была очевидной. Они томились, не зная, как начать, как будто воздух был слишком густ для свободного следования желаниям и необходимостям. Они приехали сюда без дела, ведомые идеей, может быть, капризом одного из них — того, кто был пониже, похудее и, наверное, побогаче, потому что ему принадлежали машины, охранники, шофер и девушка. Идея казалась интересной и привлекательной, но теперь в ней не нашлось достаточного запаса энергии, чтобы начать двигать этих людей и стремить их к задуманной цели. Вышло так, что приехали они ни за чем, а сразу сесть и уехать обратно в город к ждавшим делам, встречам и проблемам было довольно глупо. Надо было что-то делать. Они повернулись и пошли в мою сторону, туда, откуда приехали. Иначе было нельзя: дорога утыкалась в ворота, составленные из двух железных створок, крашенных зеленой краской, с жестяными красными звездами и красными венками. Там была воинская часть, дорога доходила до нее, а дальше — стоп, проход только для военных и больших начальников.

Слева от меня и справа от шедших мужчин, за которыми начали безразличное движение девушка и охранники, располагался обширный, заполненный ямами, буграми и мелкими, вроде кустиков, соснами, мокрый и не очень чистый пустырь, окаймленный деревьями, домиками и удаленным лесом за длинными строениями последней по этой ветке остановки электричек. С другой стороны дорогу ограничивала песчано-сосновая прибрежная полоса Ладожского озера, на краю которой, облокотившись о запыленную кору ствола, стоял я и смотрел на готовившуюся пройти мимо меня группу людей.

Они прошли, повернули направо, пошли от Ладоги в сторону нескольких грязноватых полузаброшенных казенных дач за серенькими низенькими заборчиками, выстроенных вдоль черно-зеленой смеси воды и лиственных густорастущих прутьев, которая планировщиком этой части поселения воспринималась, очевидно, как ручей, а на самом деле была длинной, плохо пахнувшей лужей, родиной многих миллионов комаров и тысяч лягушек, окрашенных в такие же черно-зеленые цвета. Главный остановился у забора второй по счету дачи, остальные встали рядом и приготовились слушать.

— Вот здесь, Сережа, можно сказать, и прошло мое детство. Я тебе говорил, кажется, да? Что отец служил тут в воинской части.

— Слушай, так это у вас дача была или постоянное жилье? Ты зимой здесь тоже жил?

— Нет, ну зимой, конечно, нет. В школу-то надо было ходить. У нас в Ленинграде квартира оставалась. Отец тут начальником штаба, мать — завстоловой, а я у бабушки был. Но каникулы все тут, выходные тут. Столько тут всего было.