Андрей Лещинский - Неприятность

— Ты можешь пойти к машине.

— Лучше бы мы все ушли.

— Сережа, а с чего ты вдруг взялся мне указывать, что делать?

— Слушай, братец, а ведь я у тебя не работаю. У меня мнение, я его высказываю.

— Ладно, извини.

— И тебе не хворать. Делай, что хочешь, мне, вообще-то, наплевать.

— Нет, ну хочешь, правда, иди. Я быстро.

— Да нет. Посижу. Давай, давай.

— Юля, соедини меня, пожалуйста, с Кондратенко.

— Через приемную или по прямому?

— Я же с Кондратенко сказал, а не с его секретаршей.

— Сам бы и соединялся.

— Юлия!

Она понажимала кнопки, послушала.

— Не берет.

— А кто у него дежурный помощник?

— Я не знаю, кто сегодня. Я с Глебом знакома.

— Ну, давай попробуй.

На этот раз вышло.

— Алло, Глеб, привет. С тобой Алексей Викторович хочет поговорить. Да. Да. Даю.

Она протянула трубку.

— Как его отчество?

— Григорьевич.

— Он чего, решает?

— Не волнуйся.

— Я не волнуюсь. Глеб Григорьевич, Ростовцев беспокоит. Да. Я хотел с Павлом Владимировичем переговорить. Может быть, вы мне сможете помочь. Спасибо. Вы знаете воинскую часть в Морье? Да, да. Так. Вы там бывали? Там, знаете, пляж на берегу Ладоги. Нет, не в части, а рядом, недалеко от ворот. Да. Я сейчас там. Так вот. Ваши солдаты сбежали из части и стали терроризировать отдыхающих. Что? Нет, просто пьяные. Знаете, непотребное поведение, так сказать. Люди хотят отдохнуть, а тут эти... Я их призвал к порядку, но хотелось бы, чтобы их забрали. Вы это можете организовать прямо сейчас? Да, хорошо, подожду.

Он постоял в абсолютной, звеневшей струнами страха, злобы и похотливого любопытства тишине, прокалываясь этими стальными струнами и впитывая вибрировавшую в них энергию, как наркоман может получать силу и удовлетворение из тоненькой дырочки в игле шприца, потом опять заговорил:

— Пусть из ворот выглянут. Там на дороге мои машины стоят, а сразу от них к Ладоге — мы. Так, хорошо. Жду.

Отдал телефон Юле. Сказал:

— Они сейчас будут.

Ожидание было недолгим. Мне хотелось уйти. Все, что происходило и должно было произойти через несколько минут, было крайне неприятно. Уйти я мог в любую секунду, в любой момент, моя машина стояла неподалеку, на боковой дорожке, и никакое дело, никакое обязательство не удерживали меня в этом месте. Однако на людей действуют многие силы. Одна из них, которую я не умею обозначить и не хочу называть, какая-то задумчивая родственница упрямства, принудила меня к неподвижности и недовольному, но отчетливому восприятию всего происходившего.

Со стороны дороги послышался вой шестерней передачи грузового автомобиля. Машина ехала быстро, были слышны металлические удары амортизаторов и стуки резко изгибаемых рессор. Я видел, как шофер Володя махнул рукой, указывая направление, как грузовик — армейский «ГАЗ-66» с тупым рылом и толстой задницей крытого цельнометаллического кузова — подъехал и остановился в двух метрах от охранника, лежавших ничком парней и рыдавшей девчонки.

— Саша, все, оставьте их, — хмуро сказал Алексей Викторович.

Оказывается, Сашей был именно этот тип с черепом, похожим на оголовок какого-нибудь огромного, давно забытого вымершего кольчатого животного. Он застегнул пиджак, переступил назад и буркнул тихие слова в кулак, где был микрофон рации. Второй охранник побежал от берега наверх и скоро был на нужном месте — рядом с товарищем и за спиной охраняемого объекта.

Из кабины грузовика выпрыгнул с правой стороны невысокий худой майор, а с левой — огромный молодой усатый прапорщик, вытиравший при этом движении потный лоб жестким армейским картузом. Майор вышел, сделал шаг вправо и остановился у переднего края кузова. Он не хотел смотреть на тех, из-за кого ему пришлось заниматься неприятной ерундой, он был зол, он не хотел вообще ничего, но злость требовала действий, и было ясно, что все выбросы, выхлопы и прочие гадости придутся на долю тех, за кем приехали, хотя маленькая зарплата, плохие условия жизни и общая раздраженность происходящим с большим удовлетворением и основанием направили бы их в сторону лезущего не в свои дела богатого жлобья. Майор молчал, прапорщик бросился к задней части кузова, заорал:

— Выходи.

Оттуда выпрыгнули шесть крупных мордастых солдат, двое были с сержантскими нашивками, один ефрейтор, без автоматов, но со штыками в ножнах, и все, включая прапорщика и майора, в пятнистой растрепанной военной форме.

— Николаев, Сабиров, на берег за этим, — продолжал орать прапорщик, размахивая руками, — остальные сюда.

Во главе четырех солдат он приблизился к двум парням, которые медленно переваливались с животов на спины и начинали садиться, и к тихо подвывавшей и переворачивавшейся наоборот, то есть с боку на живот, девице. Казалось, она собирается встать на четвереньки и уползти от неприятностей и страха.

— Встать! — еще громче, чем прежде, заорал прапорщик.

Парни без звуков, без выражений лиц и выразительности жестов стали приподниматься. Едва лишь они утвердились на полусогнутых ногах, помогая равновесию разведенными в стороны и опущенными вниз руками, прапорщик скомандовал:

— Давай их. В кузов.

Солдаты по двое схватили парней, каждый за одну руку, и полуволоком протащили несколько шагов до кузова, по дороге шипя и бубня какую-то неслышную злую похабщину и пытаясь изобразить заламывание локтей за спину и выкручивание рук. Получалось плохо: они не умели, а несомые не сопротивлялись, а то, что не оказывает сопротивления, сломать нельзя. Пока их заталкивали на высокую платформу грузовика, прапорщик, глядя на оттопыренный зад уползавшей девицы, говорил:

— Ну что? Сходила на гулянку? Сейчас вернемся, батя тебя выдерет, не скоро сядешь. Что ж ты за баба будешь?! Ну ведь всех солдат уже обползала. Ну, сейчас будет тебе. Давай лезь в кабину.

Девица услышала, что прямо сейчас ни бить, ни убивать не будут, перестала выть и действительно начала одеваться, готовясь выполнить приказ. Солдаты закончили погрузку задержанных, но в кузов лезть не хотели. Трое остались у машины, один, с толстыми лычками старшего сержанта, пошел к краю обрыва посмотреть, как дела у двоих, посланных за чрезмерно упорным купальщиком. Дела шли медленно и неуклюже. Солдатик зашел глубже, скрестил на груди руки и положил их кисти на едва выступавшие из воды плечи. Видно было, что он замерз, что он застыл от страха и холода, ни за что не пошевелится и не выйдет сам на берег. Посланные стояли внизу, не знали, что делать, и тоже застыли в нерешительности. Старший сержант, решив проявить начальственную инициативу, приказал:

— Эй! А ну! Давай вылазь!

Вышло хрипло, не очень громко и мало внушительно. Оплошный вопль подчиненного захотел исправить подошедший прапорщик: