Эми Тан - Клуб радости и удачи

Месяц назад, собираясь на пару дней в Лос-Анджелес на семинар дерматологов, он спросил, не хочу ли я поехать с ним, но тут же, не дав мне ни секунды на размышление, добавил:

— Не надо, лучше я поеду один.

— Конечно, у тебя будет больше времени для занятий, — согласилась я.

— Нет, не поэтому, а потому что ты никогда не можешь составить собственного мнения о чем бы то ни было, — сказал он.

— Да, но это касается только несущественного, — возразила я.

— В таком случае для тебя нет ничего существенного, — парировал Тед, и в его голосе прозвучала неприязнь.

— Тед, если ты хочешь, чтобы я поехала, я поеду.

И тут его словно прорвало:

— Как, черт возьми, получилось, что мы женаты?! Ты сказала «согласна» только потому, что священник велел «повторяй за мной»? Как бы ты жила, если бы я никогда на тебе не женился? Тебе это никогда не приходило в голову?

Между моими и его словами был такой огромный провал в логике, что мне подумалось: мы похожи на двух безумцев, которые стоят на разделенных пропастью горных вершинах и швыряют друг в друга камнями, словно забыв об опасности сорваться вниз.

Но теперь я понимаю, что все это время Тед знал, что говорил. Он хотел показать мне эту пропасть. Потому что в тот же вечер он позвонил из Лос-Анджелеса и сказал, что хочет развестись.

С тех пор как Тед ушел, я думаю: «Даже если бы я ожидала этого, даже если бы знала, как собираюсь жить без него, это все равно выбило бы у меня почву из-под ног».

Получив очень сильный удар, вы ничего не можете поделать, а просто теряете равновесие и падаете. А поднявшись, понимаете, что больше не можете ни на кого положиться — ни на мужа, ни на собственную мать, ни на Бога. Но что можно придумать, чтобы перестать спотыкаться и падать снова и снова?

Мама верила в Бога много лет. Ее вера была сродни убеждению, что ей удалось обнаружить и открыть какой-то кран, напрямую соединенный с источником Божьей благодати, и теперь она сплошной струей изливается на нас с небес. Она говорила, что удача сопутствует нам только благодаря нашей вере, но поскольку она плохо выговаривала слово «вера», мне все время казалось, что она произносит «судьба». [5] В английском языке слова «судьба» (fate) и «вера» (faith) звучат похоже.

Но однажды я поняла, что, возможно, это действительно была судьба, а вера, на самом-то деле, есть не что иное, как иллюзия, будто каким-то образом вы контролируете ситуацию. Я поняла, что самое большее, что я могу себе позволить, это надеяться, потому что в таком случае я допускаю как то, что удача будет сопутствовать мне, так и то, что она может от меня отвернуться. Я просто говорю: «Дорогой Бог или кто бы ты ни был, если только можно, не обойди и меня своими милостями».

Я четко помню, когда начала так думать, потому что это было как прозрение. Оно посетило меня в тот же день, когда моя мама перестала верить в Бога, потому что обнаружила, что больше не сможет полагаться на вещи, надежность которых никогда не ставилась под сомнение.

Мы всей семьей отправились на пляж, в укромный уголок к югу от города, около Чертова оползня. Папа прочитал в журнале «Сансет», что это неплохое местечко для ловли морского окуня. И хотя он отродясь не занимался рыбной ловлей (папа, в свое время работавший в Китае врачом, в Штатах стал помощником фармацевта), тем не менее верил в свой ненкган, способность сделать что-либо путем сосредоточения на этом всех своих помыслов. А мама верила в свой ненкган приготовить все, что бы папа ни держал в помыслах поймать. Именно эта вера в свой ненкган привела моих родителей в Америку. С этой верой они смогли произвести на свет семерых детей и ухитрились очень недорого купить дом в районе Сансет. Эта вера давала им уверенность в том, что удача никогда не отвернется от них, что Бог на их стороне, что домашние божества дают только благожелательные отзывы об их жизни, что эти отзывы удовлетворяют наших пред ков и за это нам на всю жизнь как бы гарантирована полоса удач; они были убеждены, что все элементы находятся в полном равновесии, что пропорции ветра и воды выдержаны как нельзя лучше.

Мы все были уверены в этом, все девять человек: папа, мама, мои две сестры, четыре брата и я сама, когда маршировали по нашему первому пляжу. Мы шли гуськом по прохладному серому песку, выстроившись по старшинству. Я была в середине, мне было четырнадцать лет. Если бы кто-нибудь видел нас в тот момент, то наверняка оценил бы это зрелище: девять пар с трудом переставляемых босых ног, девять пар обуви в руках, девять черноволосых голов, повернутых в сторону набегающих на песок волн.

От ветра мои полотняные штаны надувались пузырями вокруг ног, и мне хотелось поскорее добраться до какого-нибудь места, где песок не будет лететь в глаза. Я увидела, что мы стоим в выгнутой дугой бухточке. Она напоминала разбитую пополам огромную чашу, вторая половина которой была унесена в океан. Мама пошла направо, туда, где пляж был ровнее, и мы все последовали за ней. На этой стороне бухты скалы удачно закруглялись, образуя укрытие от ветра и сильного прибоя. А вдоль скальной стенки, в ее тени, тянулась каменная полочка, которая начиналась от края пляжа и продолжалась в море рифовым выступом до тех пор, пока не скрывалась в бурных волнах. Казалось, будто по этому рифу, хоть он и выглядел очень неровным и скользким, можно было зайти далеко в море. На другой стороне бухты скалы были более зазубренные, как бы разъеденные водой. Их избороздили глубокие трещины, и поэтому, когда волны ударяли в них, вода выливалась из расщелин белыми мочалками пены.

Оглядываясь назад, я припоминаю, что этот пляж в бухте был страшным местом. Он был полон влажных теней, от которых бросало в озноб, и невидимых пылинок, которые летели нам в глаза и мешали видеть опасность. Мы все были ослеплены новизной этого опыта: китайская семья, пытающаяся вести себя на пляже подобно типичным американцам.

Мама расстелила старое полосатое покрывало, которое развевалось по ветру, пока его не прижали к земле девять пар обуви. Папа оснащал длинную бамбуковую удочку — он смастерил ее собственными руками, руководствуясь своими воспоминаниям о детстве, проведенном в Китае. А мы с братьями и сестрами уселись на покрывале плечом к плечу. Уже успев к тому времени проголодаться, мы полезли в сумку с провизией, набитую сэндвичами, и стали жадно поглощать их, приправляя песком, приставшим к пальцам.

Потом папа встал и с удовольствием оглядел свою удочку, проверяя ее на гибкость и прочность. Удовлетворенный, он захватил свои ботинки и направился к краю пляжа, а оттуда дальше по рифу к тому месту, где была последняя сухая точка. Мои старшие сестры, Дженис и Руфь, соскочили с покрывала и похлопали себя по бокам, чтобы стряхнуть песок. Отряхнув друг другу спины, они с пронзительным визгом помчались куда-то вдоль линии прибоя. Я уже вскочила с намерением погнаться за сестрами, но мама кивнула на моих четырех братьев и напомнила мне: Даньсинь таменде шенти, что означало: «Сиди с ними», а буквально — «Смотри за их телами». Эти тела все время ставили мою жизнь на прикол: Мэттью, Марк, Люк и Бин. И я снова шлепнулась на песок, тяжко вздохнув, ибо слезы сжимали мне горло, и задав риторический вопрос: «Почему?» Почему именно я обязана смотреть за ними?! И услышала обычный ответ: Йидинь. Ты должна. Потому что это твои братья. Когда-то твои сестры смотрели за тобой. Как бы иначе ты хотела усвоить, что такое ответственность? Как бы иначе ты смогла оценить все, что делают для тебя родители?