Иван Зорин - Вечность мига: роман двухсот авторов

На этом кончается история прилежного ученика и начинается история серийного убийцы.

«Всё, чему учили меня — ложь…» — повторил он, кусая кулак. И стал мстить бывшим наставникам. «Их убивает собственный обман», — карауля по тёмным углам, дрожал он от ненависти. Искалеченный одиночеством, ущербный, как февраль, он был пасынком их лицемерия, которое теперь целилось в них из темноты. Некоторые узнавали его, но, точно заведённые куклы, продолжали изворачиваться. Он видел, что и они давно презрели своих учителей, но привычно долбили их ничтожные истины. А поэтому стрелял без сожаления. Пули разрывали порочный круг, где он должен был стать последним звеном. Но застёжка сломалась, и бусы рассыпались…

Его приучили к аккуратности, и он точно следовал графику: разбил лист на клетки и принялся жирным крестом вычеркивать фамилии. А когда его наставники отправились в ад, зарядил пистолет и прислонил к виску.

Он ненавидел себя, и его смерть должна была замкнуть цепочку их смертей.

Прежде чем умереть, он успел дважды спустить курок.

Роман Овидин. «Современные метаморфозы» (1963)

— А, черт-с! Встреча!

— Ого, вижу живого!

— А дядя, яд яда?

— Он в аду давно.

— Ровно он вор?

— Ага.

— Да, он… Но — ад!

— Мир аж мираж — жарим, жарим…

— А город — дорога.

— Дóрог город?

— Угу.

— Да тут ад!

— Утречко летело к черту…

— А город Ялта? А тля дорога?

— И Тарту дóрог, как город утрат. И…

— Ужас в сажу…

— Ого, всажу ужас в… Ого!

— …окно в онко…

— Тут как тут!

— …там мат!

— Ещё как! А как ещё?

— О, во как! Каково?

— Ежу хуже.

— Уже и ежу?

— Ужу!

— Иди, иди…

— На в лоб, болван!

Чарли Илрач. «“Лечи”, чел!» (2002)

После спектакля в гримёрную Клода Петиньи, начинающего актёра, вошёл представительный мужчина. Не снимая шляпы, он отрекомендовался режиссёром, постановки которого переносят театр в жизнь, и предложил Петиньи роль. «Вашего героя будут звать Себастьян Вержа, а героиню, которую сыграет моя дочь, Флоранс. Это любовная история. Действие разворачивается на городских подмостках, ассистировать вам будут посетители кафе и уличные прохожие». Петиньи был на мели и, спросив о гонораре, согласился. Гость протянул листок с ролью и, назначив премьеру на завтра, откланялся.

Едва успев выучить текст, Петиньи в дорогом костюме, доставленном ему утром, ждал за столиком героиню. Она оказалась прехорошенькой, с выразительными глазами и тонкими аристократичными чертами, так что даже бледность не портила её. Увидев Петиньи, она вздрогнула, и это было единственное, чего не предусматривала роль. Молодые люди разыграли случайное знакомство, повторяя заученные фразы, оживлённо беседовали и смеялись, когда, изображая неловкость, Петиньи опрокинул бокал. Флоранс оказалась превосходной актрисой, так что, провожая её, Петиньи был совершенно очарован. Когда она скрылась за воротами богатого особняка, из-за них появился её отец, протягивая конверт с деньгами и дальнейшими инструкциями.

После третьей встречи Петиньи страстно влюбился. «Вошёл в образ», — повторял он, и ему хотелось петь о своей возлюбленной. Но даже её настоящее имя оставалось тайной. Сгорая от любопытства, он задержал у ворот её отца. «Никаких вопросов, — отрезал тот. — Вам платят, чтобы вы не отступали от роли». И Петиньи подчинился. Между тем близилась развязка. В последнее свидание Себастьян Вержа должен был признаться в своих чувствах. И получить отказ. В отчаянии он будет настаивать и узнает, что Флоранс любит другого. Петиньи не спал ночь, боясь, что Флоранс отождествит его с Вержа. А перед встречей купил цветов, как предписывала роль, и золотое кольцо, которого она не требовала.

Разыграв бурное объяснение, они довели сцену до конца. Флоранс должна была подняться и уйти. Но она не двигалась. И Петиньи решился. «Вержа умер, а я люблю вас, Флоранс! — достал он из кармана кольцо. — Могу я просить у отца вашей руки?» «Дорогóй, — надела кольцо девушка, — просите, только он мне не отец».

«Флоранс, действительно, сирота, — подтвердил представительный мужчина, когда они вдвоём с Петиньи курили в гостиной особняка. — Я был другом её отца, став после его смерти опекуном. По профессии же я — психиатр. Теперь, когда всё так обернулось, мой долг объясниться. Дело в том, что год назад Флоранс перенесла тяжёлую психологическую травму — у неё был роман с одним проходимцем, который её обманул. Она даже пыталась покончить с собой, так что я был вынужден поселиться в этом доме. Как врач, я наблюдал у Флоранс сильный невроз — оскорблённая в своих чувствах, она не могла смириться с произошедшим, её терзала гордость брошенной женщины. Вот мне и пришло в голову лечить её методом психоанализа. Я уговорил её заново пройти все этапы неудачного романа, в точности их повторив. Но изменить финал. Теперь Флоранс должна была отвергнуть Себастьяна Вержа, на которого вы, кстати, очень похожи. Теперь вам понятна её дрожь в первое мгновенье встречи?»

Петиньи кивнул.

А после женитьбы долго размышлял: кого же любит Флоранс — его или Себастьяна Вержа в нём?

Себастьян Петиньи. «Любовь и психоанализ» (1925)

Установив могильный крест, каменотёс высек эпитафию: «Барон или граф, чужеземцы, где-то верно служившие своим господам, принимали смерть от меча славного рыцаря Конрада фон Шварцгофа, покоящегося здесь, если, придя в эту землю, что-то противное Богу и императору задумали».

Но безжалостное время, стерев буквы, превратило её в «…он… где-то… жил… он… что-то думал…»

И сколько подобных жертв истории! Сколько попало под её жернова? Сколько извергнуто жерлом истории? Сколько уснуло на жерди истории? Какой жрец истории-прожоры сосчитает жатву сию?

Мафусаил Зыркун. «Новости, ставшие историей» (1859)

Он увидел его на подмосковной даче весной пятьдесят третьего. По старой привычке, приобретённой с радикулитом, он лежал на спине, распластав руки крыльями, и во сне влетал в небесную дверь. За ней теснилось в очереди будущее, а из прошлого черти готовили поленья для своих печей.

Сталина подвели к небесной кузнице, в которой вспыхнул огонь, яркий, как семисвечник, и части света, поменявшись местами, разбились. И увидел он ангелов, стоявших, где раньше был восход, а теперь — закат. А было их по числу сторон света — семь.

И первый ангел снял печать с договоров и вострубил. Будто зимой разразилась гроза, и Сталин увидел, что его страна раскололась, как льдина, в которую попала молния. И пошёл брат на брата, а сын на отца, и снег стал красным, как фартук мясника.