Иван Зорин - Вечность мига: роман двухсот авторов

— Мы привыкли жить, — взмолилась старшая из сестёр. — Куда спешить — впереди вечность, дай нам приготовиться.

— И дорога, видать, далека, — поддакнула средняя. — А мы давно никуда не выбирались.

Младшая уставилась единственным глазом, в котором навернулась слеза, сразу сделавшая мир таким же маленьким, как темнота, которую носят в кармане.

— И в самом деле, надо собраться, — согласилась смерть. — Да и срок ещё не вышел.

Сёстры обрадовались, скинув, казалось, полстолетия, оживились, как засохший кактус после нечаянного дождя.

— А чтобы с пустыми руками не возвращаться, — умасливали они смерть, — возьми хоть собаку.

— Не могу, — отказалась та, — у собаки собачья смерть.

И напоследок сообщила, когда вернётся.

Этим она повернула время вспять, ведь для тех, кто знает час своей смерти, время начинает обратный отсчёт. Теперь оно не ползло улиткой, как это было от рождения, но неслось стремительно, как бегун на финише. Толкая в спину, оно заставляло жадно скалиться вслед упущенному дню, а вместо стакана вина выпивать два.

И старухи изменились. Перевернув время, смерть перевернула их жизнь. В обратном измерении старшая из сестёр оказалась младшей, вскрылись старые обиды, и они на краю могилы стали сводить счёты.

Кончилось тем, что, переругавшись, они стали кликать смерть.

Антонина Щапова. «Сказки тёти Моти» (1955)

— Мы искренни только во сне. С пробуждением в нас воскресают надежды, обиды, желания. Днём мы набираемся впечатлений, а по-настоящему думаем лишь ночью, когда мозг, перебирая дневные образы, складывает их в копилку, которую зовут опытом. А почему во сне мы свободны? Потому, что мы — герои без автора, потому что у нас, как у лягушек и муравьёв, отсутствует «я».

— А кто же тогда меня сейчас учит, раби?

— А тебе только кажется, что учит! Никто не может учить никого.

— Но тогда кому это кажется?

раби Моше бен Леви. «Апокрифические сказания» (около 1430)

Два старика. Один высокий, худой, второй — грузный, мордатый.

— Я полжизни в авиации прослужил, а потом, судьба так сложилась, — в ядерной энергетике, — опёрся на лыжные палки высокий.

— И что дала тебе твоя ядерная энергетика? Грошовую зарплату? Нищенскую пенсию? А я в торговле всё имел, и дом сейчас — полная чаша!

— Немало дала, — смерил взглядом высокий. — Одно то, что не имел дело с такими, как ты.

И покатил прочь.

Александра Сокольникова. «Встречи» (2010)

В библиотеке халифа — да смилостивится над ним Аллах! — я натолкнулся также на книгу, которая, говорят, хранилась под небесным престолом вместе с Кораном, пока её ни выкрал шайтан и ни сбросил на землю. Она называется «Превращения» и меняет содержание с каждым новым прочтением. Трус в ней вдруг превращается в храбреца, герой — в женщину, а богач — в нищего. В один день разгневанный падишах казнит в ней визиря, в другой — коварный визирь, устроив заговор, поражает кинжалом падишаха. В книге постоянно меняются сюжет, действующие лица, развязка. Впрочем, я не могу утверждать этого наверняка, потому что книгу, как и жизнь, выдают в библиотеке только раз.

Васил ан-Зари. «Сказания о вечном» (1177)

Шофёр Ганс, прикуривая, подошёл к бензобаку. Покойнику было сорок лет.

Юрген фон Зеедорф. «Лекции о вреде курения. т. III» (1938)

Вот какую историю вкладывают некоторые в уста Тифона, победившего самого Зевса:

«То, что для всех станет могилой, для меня было чревом — Земля, моя мать, сочеталась с мрачным, как ночь, Тартаром, чтобы родить ребёнка. Содрогнувшись, она нашла меня достаточно ужасным, чтобы отомстить Зевсу за смерть моих братьев-титанов. “О, сын мой! — слышал я в детстве, когда играл скалами в родной Киликии. — Мужай на горе Зевсу, стань его проклятием!” В этих словах не было любви, и я возненавидел свою мать, для которой был лишь орудием мести!

И вот тело моё упёрлось в созвездие Пса, гонящего лисицу, а руки простёрлись от восхода до заката. Сто глав, сто огнедышащих пастей заканчивали их, а ногами мне служили извивавшиеся кольцами змеи. Напрасно напрягал я зрение, чтобы окинуть взглядом своё огромное тело, напрасно прислушивался к своим шагам, далёким, как бездна. И тогда я решил штурмовать небо. Когда, нагромождая горы, я стал медленно взбираться, то боги, хвастливые на пирах, бросились бежать, превращаясь в трусливых шакалов, гиен и крокодилов. Их виночерпий обратился в дикую лозу, а хромой кузнец — в колченогую лань, вызывавшую смех. Я не стал ловить их — пусть они вечно пребудут зверьми! Их повелитель, более смелый, принялся издалека швырять в меня молнии, опалявшие волосы, а, когда я приблизился, бросился на меня с кривым мечом. Но я уклонился, а громко свистящие змеи, опутав, вырвали его клинок. Им я и вырезал Зевсу сухожилия. Взвалив на плечи, я отнёс его за море, в родную Киликию. Завернув сухожилия в медвежью шкуру, я положил их перед входом в пещеру, куда запер пленника. Дурно пахнущая драконица вызвалась его сторожить, и я положился на её преданность. Всего за одну ночь я стал властелином мира, победа далась мне на диво легко, и я должен бы торжествовать, но лишь неизбывная грусть тяготит мне сердце.

Судьбы не избежать. Я знаю, что завтра, едва солнце запряжёт свою быстрокрылую колесницу, хитрые боги обманом освободят своего вождя, вправят ему сухожилия, и он будет метать в меня перуны до тех пор, пока не низвергнет в Тартар. И хотя я могу помешать богам, я не стану делать этого. Ведь побыв Владыкой только день, я смертельно устал. Я понял, что не смогу оставаться богом. У меня хватило сил, чтобы победить Зевса, но их мало для того, чтобы отвечать за мир, и ещё меньше, чтобы презреть его. Поэтому завтра я позволю прежнему богу, простоватому и жестокому, испепелить меня.

Вон уже померкли звёзды, вон за камнями мелькнули тени — это, стараясь оставаться незамеченными, крадутся вороватые приспешники бога…»

Лже-Аполлодор. «Библиотека опровержений» (I в. до н. э.)

Орехов? Отправляйся на сбор орехов! Петухов? Марш резать петухов! Баранов? Иди пасти баранов? Орлов? Стрелять орлов! Быковский? Э-э… Повесить Быковского!

Ферапонт Осмоляк. «Шутки Гражданской войны» (1922)

Я — подкидыш, вырос в детском доме, потом стал моряком. Добра я не нажил, кроме полупустого сундука и золотого медальона, который болтается на шее, сколько себя помню. Был вечер, когда я сошёл на берег в далёкой стране. Пользуясь темнотой, ко мне стала приставать портовая шлюха с дряблой, морщинистой кожей. Дело происходило под трактирным фонарём, я разглядел её прелести, после чего двинул сильнее, чем требовалось. Она ударилась головой о дощатый настил и, когда я склонился, была уже мертва. Место было чужим, не зная, куда деваться, я укрылся в трактире. В углу горбился лысый старик, показавшийся мне завсегдатаем. Подсев, я угостил его выпивкой. Завязалась беседа. Очень скоро я изрядно набрался. А когда в дверях появились полицейские, старик кивнул им, и они скользнули по мне равнодушным взглядом. Мой план сработал! Но страх ещё не покидал меня. Поэтому, когда трактир закрылся, а старик пригласил к себе, я согласился. Его называли царём портовых бродяг, и нищая конура соответствовала прозвищу. На стене — и это меня удивило! — висело фото той самой шлюхи. Неужели она была так популярна? А когда мы распили ещё бутылку, он показался мне гомосексуалистом, и я удовлетворил его похоть.