Иван Зорин - Вечность мига: роман двухсот авторов

А утром, когда холод катал по траве росу, повыскакивали из ям, побежали, ширкая голенищами сапог, путаясь в полах шинели, перекрикивая нестройным “ура” хохот пулемётов.

Я так ни разу и не выстрелил, забыв положить палец на спусковой крючок, держа винтовку, как кол в драке, но остервенеть не успел, а когда зацепило, осел, глядя в спины торопливо лезущих на высотку, падающих на свою тень. А потом, теряя кровь, сомлел, будто мальчишкой у костра под сухой треск горящего хвороста. А это, расплёскивая землю, рвались снаряды…

Ногу мне отрезали сразу, но месяца два я ещё болтался в госпитале, прыгая воробышком к умывальнику, запивая спиртом лекарства и приноравливаясь к суковатым костылям. Врач был добрым, чихая с табака, краснел лысиной и невесело шутил: “До свадьбы заживёт” А потом нас, инвалидов, собрали и повезли обратно в Россию. И опять хлестал дождь, и опять, надрывая сердце, мы считали дни и вёрсты, мёрзли в теплушках, пропуская встречных, жадно всматривавшихся в наши худые, небритые лица, и старались прятать увечья.

Теперь вместо ноги у меня медаль, одинокая, как луна, она светит тускло и совсем не греет…»

Тарас Сырнев. «Кошмары ХХ века» (1973)

В спектакле муж играл мужа, жена — жену, а её любовник — любовника. Из вечера в вечер муж убивал любовника, а зал глох от холостого выстрела и крика обезумевшей женщины. Это тянулось годами. Но однажды пистолет оказался заряженным, зрителей забрызгало кровью, а актриса, изображавшая истерику, до конца жизни не вышла из роли.

Аскольд Едреинов. «Под занавес» (1911)

— У меня под окном чистенькие, опрятные старушки на лавочке перемывают кости соседям. Они судачат о детях, внуках, сериалах. И всё-то у них правильно, всё разложено по полочкам! Кажется, и от их могил с разницей в датах чуть ли не в столетие веет аккуратностью, бытом, точно и на том свете они — рачительные хозяйки. Зато их мужья не доживают до могилы, не погребённые, брошенные, зарытые как попало в шар земной…

— Верное наблюдение! У нас одну старуху, на полвека пережившую мужа, похоронили в его могиле, а когда спустя годы решили перенести их прах, обнаружили, что старик лежит, отвернувшись…

Из Интернета. «Живой журнал М.» (2006)

В Галлии, блестя бронзовыми орлами, мимо Цезаря, когорта за когортой, шли солдаты десятого легиона.

— Так идут наши дни, — заметил находившийся рядом с Цезарем всадник.

— Поспешим же опередить их! — вскочив на коня, крикнул Цезарь и, выхватив меч, помчался в голову колонны.

В мартовские иды, когда Брут с ещё дымившимся от крови кинжалом склонился над умиравшим Цезарем, то услышал, как тот прошептал: «Ну вот, последний солдат и обогнал меня…»

Карло Манчини. «Анекдоты из римской жизни» (1827)

В палату принесли ужин.

— Всё зависит от обстоятельств, — облокотившись на койке, повернулся я к нему.

— Это как? — оживился он, ловко орудуя вилкой.

— А так. Вот, к примеру, Аттила — гуннский вождь, бич божий и всё такое… А родись он в нашу эпоху? В добропорядочной семье? Карлик же! В школе таких травят, девушки презирают. Превратили бы Аттилу в ходячий комплекс. Устроился бы кое-как клерком в банк, терпел бы издевательства, лебезил перед начальством. И рад бы был, если какая вдовушка взяла в подкаблучники. Вот тебе и Аттила. Тьфу, плюнуть и растереть!

У него сузились глаза.

— Нет, характер берёт своё. Мне всё равно, когда родиться!

И воткнул мне вилку в живот.

«Мнит себя Аттилой», — значилось в его истории болезни.

Ивица Кралич. «Танцы на руках» (1950)

После смерти короля собрались все знатные бароны и решили развести его дочь, которой перешло королевство, с монсеньором Гюгом, чтобы найти более достойного быть их сеньором. И сделали это. Но потом никак не могли прийти к согласию, за кого её выдать. В конце концов, они доверили выбор самой королеве, вручив ей корону. Дама взяла её, поглядела направо и налево и возложила на голову бывшего мужа.

Так мессир Гюг стал королём.

Жоффруа де Валинкур. «Королевские хроники» (1213)

— Старость — это понимание того, что ошибки — ступени мудрости, что каждый проживает со своим арсеналом заблуждений и что ударам судьбы можно противопоставить лишь долг.

стоик Лехтон. II в.

— Старость — это когда зверь внутри умирает, и душа может беспрепятственно общаться с Богом.

Серафим Отшельник. IV в.

— Старость — это когда день уже прошёл, а ночь ещё не наступила.

поэт Рустани. XII в.

— Старость — это когда годам всё труднее пробиваться сквозь боль, отчаяние и тьму.

философ Снук-Хьяркьяер. 1830-е гг.

— Старость — это когда вместо действий заводят разговоры, вместо интрижек — огород, а вместо жены — собаку.

Пелам О' Мерли, писатель. 1910-е гг.

— Старость — это когда океанским закатом любуешься больше девушек на пляже.

Хёрст Элиндуэй, психолог. 1960-е гг.

— Старость — это пенсия, шанс пожить по-человечески!

Бобби Фрэнки, рок-музыкант. 1980-е гг.

Сборник высказываний. «Эпохи и люди» (1996)

Закончилась воскресная служба, и выходящие за церковные ворота видели, как моложавый, подтянутый мужчина энергично выговаривал бомжу.

— Я — настоящий мужик, — крутил он ключи от машины, — вкалываю — и получаю! Карьеру сделал, дом — полная чаша, и всё — без доброго дяди, не будь я Мирон Охочий! За свои полвека сам поднялся, детей поднял. А мы, похоже, ровесники…

Неожиданно пошёл дождь, Мирон распахнул зонт.

— А ты? — ткнул он в мокнувшего нищего. — Бродяга. И пьёшь. Говоришь — от тоски, мол, никого не встретил… А счастье-то — рядом, только руку протяни! А то выйдешь глубоким стариком, а она: «Вот же я — в соседнем подъезде всю жизнь тебя прождала!» Обидно-досадно? А кто виноват?

Собралась толпа, вокруг одобрительно кивали. Чувствуя поддержку, Мирон расходился всё больше.

— Пойми, я не хвалюсь, зачем? Просто хочу, чтобы ты понял, чего на свете стóишь! Вот и сейчас хнычешь… Не стыдно? Работать надо, а ты — на паперти…

Сплюнув, он порылся в кармане, вынув мятую купюру. Протянул, держа двумя пальцами за край. Нищий взял за другой. В этот момент Охочий моргнул. И оказался в тесной квартирке на первом этаже, с окнами во двор. Шёл дождь, он смотрел, как вороны в помойном баке расклёвывали арбузную корку, и в кармане у него лежал паспорт на имя Демида Пустобега.

В подворотне виднелся храм, ворота уже закрылись, и паперть пустовала. Там, где был нищий, блестела лужа. И Мирон понял, что занял его место в жизни. Он огляделся — грязный пол, убогая мебель, продавленная, узкая кровать. В столе он наскрёб немного мелочи. На хлеб без масла. Стены давили, оставаться было невыносимо, и он выскочил на улицу. Кое-как Мирон добрался домой — передвигаться без машины было непривычно, а трамвай громыхал бесконечно долго. Но в подъезд его не пустил охранник. Потоптавшись на улице, Мирон дождался жену. Когда садилась за руль, окрикнул. Она удивлённо обернулась.