Игорь Малышев - Подменыши

Эльф вздохнул:

— А ведь говорили хиппи: «Не доверяйте никому старше тридцати»… — Он ковырнул ногтем обои на стене. Со злостью дёрнул торчащий кончик и неожиданно легко отодрал огромный кусок бледной бумаги. Обнажился серый бетон. — Недолго мир протянул. А, Белка?

Та мрачно кивнула.

— Вот и кончились свобода и равенство и братство. Быстро и аккуратно… Мы снова вне закона, снова никто… — бормотал Эльф.

Белка, не желая слушать жалобы, резко оборвала его, обратившись к Йону:

— Много народу согласится идти в леса?

— Человек двадцать.

— Негусто.

Белка подошла к окну, беспокойно выглянула. Они жили на втором этаже здания, где раньше располагался офис какой-то небольшой компании. Сверху была видна пустынная, залитая мягким вечерним светом дорога, петляющая меж убогих, тесно прижавшихся друг к другу, лачужек.

— Как же Сатира предупредить? — спросил Эльф в растерянности.

— Никак ты его не предупредишь. Мобильники тут не действуют, да у нас их и нет. А куда Сатир собирался ехать, мы не знаем, — ответила Белка.

Эльф взял оторванный кусок обоев и крупными буквами написал: «Сатир, Руги — предатель. Мы ушли в леса». Скотчем наклеил плакат на окно, в надежде, что Сатир увидит его раньше, чем сработает президентская служба безопасности.

— Пора, — сказал Йон.

Белка взяла свой пистолет, сунула за пояс.

— Знаете, ребята, вы идите, а я, пожалуй, Сатира подожду.

— Ты что, Серафима? — остановился от неожиданности Эльф.

— Да, да. Я останусь. Он, наверное, скоро подъедет. Плаката, конечно, не заметит, темно уже. Я ему всё объясню, а если тут устроят засаду, то постараюсь перехватить где-нибудь на подъезде.

— Где ты его перехватишь? Сюда с четырёх сторон подъехать можно, это же перекрёсток, — повёл рукой Йон.

— Значит, затаюсь, вон в том заброшенном доме и помогу отбиться. Они же не ожидают, что нас окажется двое.

Лицо её окаменело, сквозь смуглую кожу проступили упрямые азиатские скулы. Она вытащила пистолет, спокойным, уверенным движением проверила магазин, щёлкнула предохранителем. Эльф понял, что Белка ни за что не бросит Сатира. Йон умоляюще посмотрел на неё:

— Это же самоубийство…

Серафима неожиданно просветлела.

— Знаете, у японцев высшим проявлением любви является именно совместное самоубийство влюблённых. Но я тебя уверяю, что я остаюсь единственно для того, чтобы постараться вырваться отсюда. Я думаю, если мы будем действовать решительно, то это реально.

— Это глупо! — возразил Йон. — И сама пропадёшь, и Сатиру не поможешь.

Белка недовольно передёрнула плечами.

— Ну, знаешь, нечего меня учить… Не ребёнок, знаю, что делаю.

— Я тоже остаюсь, — заявил Эльф.

— А вот это уж дудки! — твёрдо сказала Серафима. — Если мы разделимся, у нас будет куда больше шансов вырваться, чем всем вместе.

— «Дудки», — негромко повторил за ней Эльф. — Глупый какой-то оборот. Я остаюсь.

— Эльф, ты должен уходить. Может, у тебя получится добраться до Москвы, а там нас Тимофей ждёт. Мы нужны ему. Хоть кто-то должен добраться и позаботиться о нём.

— То есть, ты мне предлагаешь бросить вас?

— Не бросить, — нервно и устало повторила Белка, — разделиться.

Серафима устроилась на втором этаже заброшенного блочного дома с наполовину провалившейся крышей, стоящего напротив их бывшего жилища. Пол её нового пристанища был засыпан обломками бетона и старым, полуистлевшим мусором, в котором тихо шуршали какие-то насекомые и охотящиеся на них, юркие, словно иглы в умелых руках, ящерки. Белка встала возле окна без рам и стёкол и опершись плечом о стену, стала наблюдать за окрестностями. Город засыпал. Стихал его монотонный шум, замолкал детский смех, крики домохозяек, редкие сигналы машин. Солнце погружалось в тёмные облака, похожие на распаханное поле. Тёплый ветер влетал через окно, шевелил Белкины волосы, бормотал что-то беззаботное, тревожил запахами. Серафима вдохнула полной грудью, так что стало больно горлу и закололо в солнечном сплетении.

— Домой хочется, в Россию, — с тоской подумала она. — Морозом подышать, снегу поесть…

Неподалёку послышался шум мотора, Белка замерла, но машина, сверкнув красными огнями габаритов, исчезла за поворотом.

— Вот дождусь Сатира и рванём обратно.

К их дому подъехали два джипа с десятью автоматчиками. Пятеро солдат рассредоточились вдоль стен, остальные медленно открыли входную дверь и, осторожно поводя стволами, исчезли за ней. Вскоре из окна высунулась голова в военной фуражке, скомандовала что-то оставшимся на улице, и те тоже скрылись в доме. Чтобы жертва раньше времени не почуяла неладное, джипы уехали.

— Вот и западня для Сатира готова, — отметила Серафима.

Она впустую прождала всю ночь. Вздрагивала от шума движущихся машин, с надеждой всматривалась во тьму. Когда где-то далеко за городом завязалась короткая перестрелка, она едва смогла удержаться и не броситься туда. Неопределённость душила и издевалась, как самый изощрённый палач. Время шло медленно и мучительно больно, словно кто-то выдёргивал из живота по одному мышечные волокна. Ей хотелось выть, колотить кулаками стены, швыряться бетонными обломками. Она вцепилась в рукав куртки зубами и, с трудом дыша от рвущегося наружу стона, продолжала не отрываясь смотреть на дорогу.

Рассвет залил крыши прозрачной розовой прохладой, проснулись и засновали по улицам люди. Взошло солнце, окатило Серафиму зноем сквозь разрушенную крышу. Белка отошла вглубь комнаты, чтобы её присутствие было не так заметно, сняла куртку с разодранным рукавом.

— Ну почему я не поехала с ним? — в сотый раз спрашивала она себя.

Она села в углу, спрятала лицо в коленях и вдруг услышала, как кто-то говорит тонким детским голоском:

— У! У-у! Руси!

Белка подняла голову и увидела, что из люка, ведущего с первого этажа, на неё глядит, весело сверкая белками, пара карих, как у неё, глаз.

— Руси, руси! — весело повторил малыш, приподнимаясь. — У!

Серафима попыталась улыбнуться, но улыбка вышла какая-то неловкая и натужная, словно бы извиняющаяся за что-то. Белка привычно сунула руку в карман, достала кусочек сахара, протянула негритёнку. Тот с какой-то птичьей ловкостью схватил его, подбежал к люку и что-то радостно заголосил вниз. Через секунду второй этаж наполнился маленькими щуплыми, похожими на головастиков, детьми. Они обнимали Белку, словно щенята, тыкались лбами в живот и верещали, верещали, верещали.

— Руси, руси! — неслись со всех сторон радостные крики.

Белка пыталась их успокоить, гладила по курчавым головёнкам, делала знаки руками, умоляя не шуметь. Она знала несколько десятков слов на местном наречии, но как будет «тише» вспомнить не могла.