Игорь Бойков - Жизнь, прожитая не зря

Волкодав оглянулся на хозяина, посмотрел на него внимательно своими большими тёмными глазами, словно прося защиты, и снова уставился в сторону леса.

Мальчику сделалось жутко. Сидук, весь напрягшись, взъерошив шерсть, продолжал рычать, однако не двигался с места.

— Сидук! Что там?

Джабраил коснулся рукой собаки. Пёс вздрогнул.

«Ладно, буду ночевать здесь, — решил Джабраил. — Только ещё дров принесу. Пока костёр горит, волки не подойдут близко».

Он встал на ноги. Сделал несколько неуверенных шагов по направлению к лесу, в беспроглядную тьму. Как только костёр остался за спиной, стало совсем страшно. Он остановился, оглянулся назад. Волкодав не двигался с места.

— Сидук! Ко мне.

Волкодав приподнялся на ноги, шагнул вперёд и остановился.

— Сидук! Пойдём в лес. Надо набрать дров, чтобы опять костёр разжечь, — Джабраил уже упрашивал собаку жалостливо, словно человека. — Пойдём, Сидук.

А в это время из леса показалась его смерть. Мохнатая, косолапая, в бурой шерсти, с оскаленной клыкастой пастью. Огромный медведь, увидав потухший костёр и одинокого испуганного мальчишку с собакой возле стада, решился, наконец, вылезти из чащи.

Сидук залаял бешено, с хриплым надрывом. Медведь ответил глухим рёвом и быстро бросился вперёд. Джабраил застыл в немом ужасе, выкатив глаза, открыв рот. Ноги враз сделались ватными, безвольными. И он, цепенея, с отчётливой ясностью вдруг понял одно — всё, это конец.

Бежать Джабраил даже не попытался. Хотя это бы его и не спасло. Косолапые бегают быстрее лошади.

Медведь обрушился на него всей массой. Нечеловеческий предсмертный крик перешёл в удушливое хрипение, но и оно потонуло в зверином рыке. Сидук, попытавшийся вцепиться зубами в медвежью ляжку, был отброшен на несколько метров ударом косматой когтистой лапы. Волкодав громко взвизгнул, перекувыркнувшись в воздухе через голову, и рухнул на землю. Из распоротого медвежьими когтями брюха хлынула кровь, полезли наружу внутренности.

А медведь, урча, уже терзал Джабраила. Рвал когтями грудь, перекусил горло, выгрызал лицо. Вокруг стоял жуткий хряск от раздираемой одежды, от разрываемой плоти и разгрызаемых костей. Ноги мальчика дёрнулись конвульсивно в последний раз и замерли.

На рассвете холод пробрал Гасана до костей. Он сжимался под буркой, сворачивался клубком, подтягивал колени к груди. Но согреться никак не мог и подрагивал мелко и зябко.

Тогда он проснулся совсем и раскрыл глаза. Слипшиеся, отяжелевшие веки расклеивались с трудом. Голова была тяжёлой, пустой, и мозг, одурманенный алкоголем, соображал туго. В сухом, горячем рту стоял тошнотворный, горький привкус. Страшно хотелось пить.

Гасан поёжился и выдохнул с шумом. Изо рта вырвалось сиплый неестественный звук.

Чабан поднялся и сел. Снова выдохнул и потряс головой, гудевшей, словно колокол после удара. Трава, вся в крупных каплях росы, свежо блестела. Он провёл по ней ладонью и, поднеся затем ко рту, жадно слизал влагу.

Встал на ноги и побрёл вперёд, пошатываясь. Стоял густой, молочный туман, и белесая мгла плотно обволакивала его с головой, липла к рукам. Он наткнулся на чьё-то тело, едва не наступив на него ногой. Раздалось приглушённое ворчание, но завернувшийся в бурку человек, спавший на земле, лишь неловко повернулся на бок, не просыпаясь. Гасан нагнулся вниз, всматриваясь. Магомед-Расул лежал ровно, широко раскрыв рот и негромко похрапывая. В его взлохмаченных волосах застряли сухие стебельки травы.

Чабан нетвёрдо двинулся дальше. Туда, где возле измятой, загаженной скатерти сквозь туман проступали неясные силуэты копошащихся людей. Это Халил, Гаджи и Казимагомед, сидя на корточках, жевали с жадностью недоеденные вчера огурцы.

«Огурцы, — подумал Гасан. — Пить хотят.»

Смурные, с опухшими лицами, в измятой, зазеленённой о траву одежде, они тёрли пальцами покрасневшие воспалённые глаза, позёвывая громко.

— А, проснулся? — протянул Гаджи, увидав Гасана.

Его голос тоже звучал сипло.

— Проснулся. У вас воды нет? Пить хочу.

— Все хотят. Посмотри там, в мешке. Вроде, была ещё одна бутылка.

Гасан, присел на корточки, порылся и достал пластиковую бутылку с ободранной этикеткой на боку и, быстро отвинтив крышку, с жадностью припал губами к горлышку.

— Я сейчас поеду уже, — сказал он, кое-как смочив сухое горячее горло.

— Э! Э! Бутылку закрой! Проливаешь, — взволнованно крикнул Халил.

Он заметил, что из горлышка, которое Гасан забыл закрыть крышкой, льётся на землю тонкая прозрачная струйка.

— А, чёрт! — он торопливо завернул бутылку и кинул её на траву.

Гасан поднялся на ноги.

— Чего так рано?

— Да нет, не рано. К стаду надо. У меня там сын один барашек пасти остался.

— Ну, сам смотри.

— А бабы где? — спросил вдруг Гасан.

— А тебе что, мало? — горцы грубо хохотнули и переглянулись.

— Э, да я просто спросил.

— С ними Магомед-Расул с Гаирбеком последними оставались. Мы уже тогда спать легли.

— Я Магомед-Расула видел только что. Он там спит, — Гасан неопределённо махнул рукой в сторону.

— Где?

— Ну, там. Прямо пройди — увидишь. В бурку завернулся и спит.

Он зевнул протяжно, почесал затылок.

— Конкретные бабы эти, даже? — Гаджи запихал в рот целую половину огурца и захрустел им громко. — Профессионалки.

— Эта молодая в Городе Ветров, в сауне путанит, — ответил Гасан.

— Да, а вторая — которая Аида — из райцентра, б… конченная. Её тут все уже знают.

— А что, в городах, говорят, сауны теперь открыто стали работать? — спросил Казимагомед с живым интересом. — И все вокруг знают, что там шлюхи есть?

— Конечно, знают. Туда же к ним валом ходят.

— А что, старики, имамы в мечетях ничего не говорят? — спросил он удивлённо.

— Они-то говорят, только толку нет. Народ пошёл испорченный. Вот эту Хадижку взять: она же молодая ещё совсем, а уже шлюха конкретная. И таких немало теперь стало. Кто из девушек в город едет учиться, так многие этим заниматься стали. Если здесь, в горах не всегда уследить удаётся, то там вообще контроля нет никакого, — и Халил, с ожесточением отгрызя заусеницу на большом пальце, сплюнул на землю.

— Что за молодёжь пошла? Если бы, к примеру, я эту Хадижку просто где-нибудь в селении увидел, то, отвечаю, не подумал бы, что шлюха, — Гасан, недовольно цокая языком, сурово покачал головой и сплюнул на траву.

— Многие просто на людях показуху гонят. Так и девушки некоторые — притворяются скромными, а на самом деле очень даже испорченные.

— Это да. Вообще не пойму, на что эти шлюхи рассчитывают? Думают, не узнает про них никто?

— Думают, денег заработают и в городе жить останутся — там никому ни до кого дела нет. Только хрен им! У таких деньги не держаться, — произнёс Халил, принявшись снова грызть ногти.