Екатерина Шпиллер - Loveушка для мужчин и женщин

Так вот, подхожу я к магазину, а на входе… плакатик с портретом Зюганова и текстом: «Купи еду… в последний раз». Сначала я начала хохотать, а потом и сама не заметила, как мой смех перешел в плаксивое хлюпанье. Возможно, это и была последняя капля, после которой у меня случился нешуточный нервный срыв. Я каждый день плакала, потому что почти была уверена в том, что опять победит коммунизм. Мне было до отчаяния жалко мою дочечку, которая, увы, тоже узнает, что такое вечный дефицит, плохая одежда, хреновые лекарства, пионерия, комсомолия и так далее со всеми маразмами социалистического «рая». А я все еще не могла забыть о той эйфории, которая была у меня в 91-м.

С этого места поподробнее…

В тот август мы с дочерью жили на даче. У нас был плохонький телевизор и ужасный телевизионный сигнал. Тем не менее, этого было достаточно, чтобы я поняла случившееся 19-го августа. «Танец маленьких лебедей» скомандовал мне броситься к людям — соседям, которые уже вовсю обсуждали произошедшее, собравшись на стихийный митинг. А еще я сильно психовала, потому что знала: мой отец сидит на 11-м этаже здания издательства «Правда». Какова была роль прессы в той ситуации, думаю, объяснять не надо. Я понимала, что одними из первых под удар попадут именно журналисты.

Увидев меня с перекошенным от ужаса лицом, бегущую и хлопающую крыльями, то есть, руками, как перепуганная курица, одна из сердобольных соседок (а мы все были из журналистских семей) ринулась навстречу с криком:

Не волнуйтесь! Мы туда уже звонили — у них все в порядке! Они окружены танками.

Через пару часов приехал мой муж, чтобы забрать нас с дачи: ему это посоветовали, сказав, что, возможно, Москву «закроют», и неизвестно, на какой срок. Словом, к вечеру мы уже были дома в столице нашей родины — тогда еще Советского Союза.

На следующий день я, естественно, собралась… на баррикады.

Делать тебе нечего, — спокойно молвил супруг, у которого в связи с политическим кризисом случились каникулы на работе.

— Как? Ты не пойдешь? — я была обескуражена.

— И тебе не советую. На фига? Ерунда это все…

Я его слегка запрезирала и, разумеется, двинула к Белому дому. Что было там — не буду описывать, сотни раз уже описано, рассказано… Скажу только, что, несмотря на путч и страх, это было прекрасно! Сколько там собралось единомышленников, людей, жаждавших свободы, готовых стоять за нее до конца! Никогда прежде и никогда после я не испытывала кайфа от ощущения, что я люблю наш народ, что у нас есть гражданское общество, что мы, наконец, стали внутренне свободными, сильными и можем сделать нашу жизнь по-настоящему прекрасной. Ну, что вы хотите — молодая дурочка с иллюзиями в слабой голове.

Когда я вернулась домой, муж… строчил на швейной машинке — что-то делал со своими джинсами.

— Ну и чего? — не отрываясь от своего занятия, спросил он. А мне захотелось дать ему подзатыльник. Очень было соблазнительно: он сидел ко мне спиной, и его затылок так и манил… В общем, высказалась я весьма нелицеприятно в его адрес, приправив свою речь таким презрением, что ему явно стало лихо.

На следующий день мы поехали к Белому дому вместе, оставив дочку у приятелей, живших с нами в одном подъезде. Помню, мы тогда захватили с собой всю еду, какую нашли в холодильнике: защитники Белого дома разбили палатки, дневали и ночевали там, и им нужна была еда. Я была счастлива от сопричастности к происходящему важнейшему историческому событию, от общения с близкими по мировоззрению людьми, ставшими за пару дней мне почти родными… Да, сейчас, возможно, это и выглядит наивно и даже смешно, но так было.

Как мы прекрасно помним, история с ГКЧП быстро закончилась. Нашей победой. И это было настоящее счастье, когда хотелось и смеяться, и плакать — именно от счастья.

Позднее, в течение нескольких лет, я в минуты плохого настроения припоминала мужу, как он сидел за швейной машинкой. А потом уже он мне стал напоминать, как я бросилась на баррикады…

— Ну, я ж говорил, что это все полная фигня, — торжествующе бросал он, а мне хотелось выть из-за крушения иллюзий, из-за того, что мои идеалы и мечты были растоптаны и осмеяны реальностью.

Поэтому произошедшее в 96-м меня нисколько не удивило, подобное должно было случиться, но это понимание не успокаивало, а, напротив, делало ситуацию еще трагичней.

Когда в конце 90-х я писала статью про «патроны», я как бы прощалась со всей своей романтичностью, прощалась с верой в недавние ценности — отечественные демократию и либерализм. Если учесть, что в страшный кризис 98-го рухнули и рассыпались в пыль последние иллюзии, то, пожалуй, это прощание вполне понятно. Я очень хорошо помнила, как все было лишь за семь лет до этого. Помнила свои чувства, эмоции, страхи и надежды, а главное — то самое ощущение кайфа, которое в приложении к политике и общественным отношениям больше не повторилось. И не повторится уже никогда… Помнила размышления о дочери и будущем: стоит ли рисковать собой во имя ее светлого будущего или пусть хоть диктатура наступит, а главное, чтобы у девочки были живы папа и мама? Я так и не разрешила для себя этот вопрос! И снова задала его в той самой публикации. Пожалуй, что в легкой «глянцевой» форме я высказала все, что хотела и, написав этот материал, закрыла тему, прежде всего, для себя, сметя веником осколки разбитых надежд…

Может, и мать я тоже плохая? Тогда же я написала статью, в которой подвергла сомнению свои материнские качества. В публикации пощадила себя, в реальности навалились сомнения, состоялась ли я как мать, и не нужно ли по-хорошему у меня вообще отобрать ребенка… До каких кошмарных мыслей доходило. Статейка же получилась не такой страшной, какими были мои размышления.

Я мечтала быть хорошей… нет — идеальной мамой! Поглаживая округлившийся животик, представляла все заранее: как правильно я буду воспитывать свое чадо, а уж ухаживать стану так, что никакая болячка сроду не пристанет к моему ребятеночку! Не совершу ни одной ошибки, которая пошла бы во вред моей девочке.

Психоз начался в роддоме: я же ничегошеньки не умела и до ужаса боялась материнства. Почему-то в голове застряло одно: всякая безобидная инфекция смертельно опасна для новорожденного. А потому любое покашливание или чихание окружающих воспринималось исключительно как начало конца, неизбежность потери моей сладочки, моей единственной, которую я уже обожала.

Встретив меня с ребенком из роддома и вкусно отметив это событие, родня, надарив нам, кроме прочего, кучу полезной литературы, удалилась восвояси, оставив нас наедине с крохотной инопланетянкой. От страха у меня подкашивались ноги, а муж трясущимися губами бормотал: