Доминик Смит - Прекрасное разнообразие

— Нет, просто замечание. Или предупреждение. Не важно. Ты лучше спроси меня, почему я не доживу.

— Ну, почему?

— Нет, спроси без «ну».

— Почему?

— А потому что у меня нет хобби, которым можно заняться в старости.

— У тебя еще куча времени. А кроме того, сорок лет — это не старость.

— Ну да, середина жизни, — усмехнулась она.

— И ничего смешного. Средний срок жизни у женщин сейчас — семьдесят шесть лет, — проинформировал я.

— Ну еще бы ты этого не знал!

— А у твоих родителей есть какие-нибудь хобби? — спросил я и тут же пожалел, что затеял этот разговор. Я ведь пришел сюда на романтическое свидание.

— Не-а.

— Совсем нет?

— Ну, если можно назвать словом «хобби» споры по нескольку дней подряд, тогда есть, — ответила она. — Помню, мы как-то поехали в отпуск и они ровно сорок восемь часов спорили о расходе бензина в арендованной машине. Они могут спорить о чем угодно: о гостиницах, об аэропортах, о ситуации на дороге. Если они когда-нибудь разведутся, то, наверное, из-за того, что один из них забудет получить квитанцию в гостинице.

— Значит, у них большой запас жизненных сил, — сказал я, вытаскивая сигарету.

— Ну а у твоих родителей есть хобби?

— Да. Мама любит готовить блюда разных стран, убирать в доме и планировать поездки в экзотические места.

— Типичные хобби среднего класса.

— Кроме того, она состоит в клубе путешественников. Они там разговаривают про Европу или Африку, как будто это картинки в путеводителе. А мой отец преподает в университете, он физик. Еще он варит свое собственное пиво и все время рассматривает свои ногти.

Мы, не сговариваясь, взглянули в окно.

— Я не хотела бы умереть во сне, — сказала Тереза. — Очень надеюсь, что этого не случится. А ты как бы хотел уйти?

Она знала про мою аварию, но я почему-то никогда не говорил ей, что пережил клиническую смерть. Рассказать об этом значило для меня допустить собеседника совсем близко к себе.

— Давай я догадаюсь, — предложила она. — Разбиться при прыжке с парашютом?

Я покачал головой.

— Погибнуть в авиакатастрофе?

— Нет.

Она покрутила сигаретой, словно призывая меня поторопиться.

— На самом деле я уже один раз умер, — сказал я. — Во время аварии. Ненадолго.

Ее рука с сигаретой замерла. Повисла пауза. Я рассматривал маленький мегаполис, пешеходов на тротуаре.

— Я был мертв очень недолго, — сказал я.

— Ничего себе! — выдохнула она.

— Клинически мертв, — сказал я, на этот раз уже не без хвастовства.

— Ну, это все равно смерть.

— Я мало что запомнил.

Она поглядела на парусину, на которой мы лежали, и спросила:

— Чувства?

— Не понял.

— Там были чувства? Мне приходилось беседовать с пациентами, которые тоже пережили клиническую смерть, и они говорят…

— Что?

— Одна женщина сказала так: это как будто ты снимаешь с себя мокрый купальник в золотом туннеле.

— Ну нет, это не так.

— А как? — Тереза сделала глубокий вдох и на выдохе попросила: — Ну расскажи! Пожалуйста!

— Я слышал звук, похожий на радиопомехи. И у меня было такое чувство, будто я поднимаюсь из теплой воды. Вот и все.

Она удивленно подняла брови:

— И все?

— Все. Еще теперь, когда я вспоминаю смерть, у меня во рту остается странный привкус, как будто туда положили старый цент.

— А откуда ты знаешь, какой вкус у старого цента? Ты, наверное, в детстве вечно тащил в рот всякую гадость?

— Ну… Просто знаю откуда-то. У меня это часто бывает: вспоминаю разные вещи и тут же возникают вкусовые ощущения, очень странные. Вот, например, слово «печенье» имеет вкус сырого картофеля.

— Значит, ты все чувствуешь на вкус?

— Ну да.

— А у меня какой вкус?

Она сидела чуть поодаль, расстояние между нами было не меньше метра.

— Не могу вспомнить. Напомни мне, пожалуйста.

— Внимание, эксперимент! — объявила она, склоняясь ко мне. — Испытание вкусовых рецепторов.

— Точно!

Мы сдвинулись синхронно, как две половинки разводного моста, и поцеловались, не вставая с колен и чуть не потеряв равновесия.

— Вкус хлеба и апельсинов, — заключил я.

Она села обратно на парусину.

— Хм. Я действительно каждый день съедаю за ланчем сэндвич и апельсин, как и положено хорошей девочке из меннонитской семьи. — Она помолчала, а потом спросила: — А хочешь знать, какой у тебя вкус?

— Ну, какой?

— Вкус слюны.

— Спасибо.

— Нет, ты подумай: как это люди могут терпеть вкус чужой слюны у себя во рту? Разве это не удивительно?

— Я не знаю.

— Все наше тело — это река из множества разных жидкостей.

— Тебе виднее.

— Вот у этих братьев-математиков во рту сухо, — сказала она. — Поцеловать Кэла Сондерса — все равно что поцеловать мел.

— Верю тебе на слово.

Мы посидели какое-то время молча. Потом в главном здании раздался удар колокола. Это был сигнал тушить свет.

Раз в году, в марте, в Институте Брук-Миллза по развитию таланта устраивали день открытых дверей. Во время этого мероприятия «гости» института давали своего рода концерт. Присутствовали их родители, ученые и несколько корреспондентов местных газет. Цель состояла в том, чтобы продемонстрировать достижения программы, но на практике все оборачивалось только нервотрепкой для ее участников. Тоби подолгу репетировал и возвращался в нашу комнату уже поздно ночью, вымотанный и отрешенный, весь погруженный в музыку. Дик и Кэл подали документы на получение патента на свое изобретение и теперь готовились к пресс-конференции. Хотя на самом деле подготовка сводилась к тому, что они постоянно спорили и играли в нарды. Роджер снова поселился в институте, чтобы устроить выставку из некоторых своих моделей. Мне Гиллман вручил новую книгу по истории и попросил воспроизвести из нее отдельные фрагменты. Что касается Терезы, то она объявила бойкот всей этой затее, назвав ее цирком.

Я учил книгу, но чем ближе подходил заветный день, тем меньше мне это нравилось.

— Хочу смотреть телевизор! — прямо заявил я Гиллману во время очередной беседы.

— Ничего, это пройдет, — ответил он. — Ты не вполне владеешь той информацией, которую запоминаешь. У тебя отсутствует избирательность. И, кроме того, ты не можешь ничего забыть. — Он подвинул кресло поближе ко мне и сказал доверительным голосом: — Твои родители и Уит получили приглашение на день открытых дверей. Если они увидят новую грань твоего таланта, это их очень обрадует. Я бы хотел, чтобы ты знал к завтрашнему дню имена наиболее известных поэтов эпохи романтизма и смог прочитать что-нибудь из их сочинений.

Я представил своих родителей на этом шоу талантов и сразу же подумал о той злосчастной викторине в седьмом классе. Вспомнился и вулкан, и лицо отца, когда я подарил первенство Дариусу Каплански. Отец смотрел на это с таким выражением, как будто его только что предали. И я сам не знал, хочу ли я теперь увидеть, как на этом лице появится выражение надежды, когда я начну перечислять сражения Первой мировой войны или декламировать любовные сонеты романтиков.