Рязанов Михайлович - Наказание свободой

Сейчас мы с Колей работаем в плотницкой бригаде на строительстве какого-то огромного промышленного объекта — за день не обойдёшь. При выполнении трудовой нормы на 151 процент к отбытому дню прибавляется ещё два. То есть по грубому подсчёту вместо трёх лет, не щадя себя, можно отбыть лишь год. Хотя так обычно не получается. Не каждый день, и тем более месяц, удаётся выжать такой большой процент выработки. К тому же рабочих дней в году не 365. Тем не менее за всё время каторги уже накопились почти два года зачётов. Остаётся ещё чуть меньше двух с половиной лет.

У меня была надежда, что попаду под амнистию, которую мы ожидали после кончины Иосифа Виссарионовича Сталина. Дождались недавно. Зеки её прозвали «ворошиловской». Очень многих освободили — наш лагерь с месяц вообще был полупустой. Но мои надежды оправдались лишь частично — мне скостили семь с половиной лет. А Коле — ничего. Потому что у него 136-я. Уверен, что его осудили несправедливо. Убийство не было умышленным — случайный выстрел из неисправного, со свалки, оружия. Если не назначат переследствие и всё останется по-прежнему, то Коле придётся отбыть все семь лет от звонка до звонка. Жаль, конечно. Но никто в жизни не застрахован от случайности.

Почему следователь не поверил Коле, можно только догадываться. Зеки говорят, что следователям и судьям даётся задание посадить как можно больше людей. И дать им как можно большие сроки наказания. Не знаю, правда ли это. У меня сложилось такое впечатление о нашем суде, что и следователи, и прокуроры, и судьи с кивалами стараются дать подсудимым максимальные сроки даже за любой пустяк. Зачем?! Сверхсуровой карой человека не исправишь. Выходит, огромные сроки нам дают, чтобы закабалить, сделать надолго рабами-строителями. И чтобы вырваться из этой каторги, я не жалею ни сил, ни здоровья, работаю так, что часто еле на ногах держусь. От усталости.

Вот, Валя, о самом основном я и рассказал. А теперь у тебя может возникнуть законный вопрос: почему я решил начать с тобой переписку? Постараюсь объяснить. С Колей мы работаем вместе. Совместная работа сближает. Или наоборот — отбрасывает друг от друга. Нас с Колей она подружила. Он хороший парень, верный товарищ. И очень переживает, что так нелепо всё тогда случилось. Когда прогремел роковой выстрел. Брат твой, за что я его уважаю, совершенно незлопамятный человек и всегда готов прийти на выручку. К таким людям я отношусь с уважением — им можно верить и доверять. Они не подведут под монастырь. И в жизни встречаются нечасто. Твой брат — из таких. А то, что он попал в тюрьму, — такое со многими случается. За любой малейший проступок можно сюда залететь, причём на много лет. Я не в оправдание Коли говорю, по его вине (неосторожности) погиб человек. Хотя, возможно, вины Коли в том очень мало. Всеми нами двигало любопытство. По-моему, Коля достаточно прочувствовал свою вину в следственной тюрьме — даже слишком. А ему ещё и семь лет припаяли. Ясно — стране нужна дешёвая рабочая сила. Для строительства счастливого будущего. Здесь, где мы с Колей отбываем наказание, нашими руками и руками таких, как мы, построен целый город и огромный химический комбинат. Вольные говорят: будет самым большим в мире. А возводят его одни зеки. И немного вольнонаёмного начальства. Построены нами десятки и сотни городов и рабочих посёлков, среди них такой знаменитый, как Комсомольск. Нас, зеков, в шутку и зовут комсомольцами.

Но дело не в этом. Мне, разумеется, трудно предугадать, будем ли мы с тобой переписываться и дружить. По рассказам Коли, мы вполне можем заинтересовать друг друга. Дело в том, что я тоже очень люблю читать книги, слушать весёлую музыку и постараюсь стать верным другом. Это моя мечта — иметь друга.

В тех условиях, в каких мы с Колей очутились, очень непросто встретить хорошего, порядочного человека, которому можно было бы довериться. Чаще люди раскрываются своими плохими сторонами. Поэтому доверяться кому-либо — опасно. Часто за излишнюю доверчивость человек расплачивается своим кровным. Обмануть здесь — дело обычное. И даже — похвальное. Обманщик оказывается в понимании многих — молодцом, а обманутый — дураком, достойным насмешек и издёвок, а не сожаления и сочувствия. Мне обманы отвратительны. Особенно — корысти ради. Как любому честному человеку.

Не улыбайся, Валя. Я себя без всякого юмора считаю честным человеком. Несмотря на то, что замешан в преступлении и за это понёс наказание. Вернее, несу до сего дня. Я-то, как в этом мне ни стыдно признаться, хоть в какой-то мере виновен — участник. А сколько людей встречал я за время своих тюремно-лагерных скитаний, не совершивших ничего преступного. Как я после, по прошествии, может быть, года, догадался, они, эти ни в чём не повинные люди, порабощены как рабочая сила. Поэтому их ложно обвинили и превратили в рабов. Об этом многие догадываются, не только я. Да и не надо быть мудрецом семи пядей во лбу, чтобы узреть очевидное. А один бригадир, по фамилии Заремба, будил нас каждое утро пронзительным воплем: «Подъём! Крепостные, подъём!» И мы послушно вставали. Но я опять уклонился от цели своего письма — как можно подробнее и правдивей рассказать о себе. Чтобы ты знала, с кем предстоит иметь дело, что я за человек. И подойду ли тебе как друг.

Ещё в Челябинской следственной тюрьме я осознал, какую неисправимую, роковую оплошность совершил. И почувствовал себя полным ничтожеством перед теми, кому нанёс своим проступком урон, прежде всего перед родителями, особенно — мамой, знакомыми, которые верили мне и в меня и всеми остальными. Тогда же, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачнейших мыслей и мучительных угрызений совести, стал рассуждать с собой, пытаясь разобраться в своём прошлом, чтобы не повторить подобных ошибок в будущем, и о другом — самом важном для меня. О том, как мне держаться, каким правилам следовать. Собственно говоря, правила остались те же, только решил их строже выполнять. Сама обстановка этого требовала. Эти намерения давали мне хоть какую-то возможность искупить свою вину, доказать себе, что ещё не всё в своей жизни потерял. Несмотря на то, что будущее пугало и подавляло своей удручающей перспективой. А точнее — бесперспективностью. Из-за огромного срока наказания.

Каждый прожитый здесь день убеждал, что пятнадцать лет неволи мне не выдержать. Но я спорил с собой: выдержишь! Ведь сегодняшний-то день — одолел! А огромные, непреодолимые полтора десятилетия складываются из точно таких же, как уже прожитые, суток. К тому же, мне встречались такие люди, что отбыли и побольше. Они — боролись. Не отчаивались. Особенно интересным оказался один бывший царский штабс-капитан по фамилии Николаев — бодрый, чёткий, с военной выправкой. Он отбывает (если ещё жив, я с ним расстался в прошлом, 52-м) в ссылках, концлагерях и тюрьмах с 1928 года! В Черногорском лагере он работал библиотекарем, потому что по состоянию здоровья больше никуда не годился. Он мне прекрасные книги давал для прочтения. После встреч с такими людьми я понял, что и мне надо бороться. Изо всех сил. Ведь всё в мире выживает в борьбе и через борьбу. И надо расти, обогащаться жизненным опытом, знаниями. Даже в таких казалось бы неблагоприятных обстоятельствах.