Эрик Сигал - Исцеляющая любовь

Одним из первых ему ответил Ланс Мортимер, причем весьма пространно и предварив анкету письмом.

Дорогой Барн!

Мне кажется, ты затеваешь потрясающе интересное дело. (И как мне это самому в голову не пришло!) Между прочим, мне довелось видеть столько невероятного, что года два назад я начал вести дневник и сейчас готов поделиться с тобой самыми яркими эпизодами. (Отксерить всю тетрадь и переслать тебе не могу — есть вещи, которыми я не стал бы делиться даже со своим психоаналитиком.)

Прилагаю рассказ об инциденте, имевшем место 6 июня 1970 года. Имена, разумеется, изменены — не для того, чтобы оградить невинных, а чтобы уберечь собственную шкуру.

Ты, конечно, понимаешь, что это случилось в Лос-Анджелесе, но я замаскировал все под некий госпиталь Сент-Дэвид в Ньюпорт-Бич. Буду признателен, если ты сохранишь эту легенду. Своим исследованием ты, пожалуй, смог бы взорвать всю медицину. Если прежде не уничтожат тебя.

С приветом,

Поначалу присланная Лансом история показалась Барни чересчур «голливудской». Но, подойдя к концу, он понял, что отворил настоящий ящик Пандоры.

После того как рассказ был прочитан в третий раз, он почувствовал, что не в силах держать это в себе. А поскольку доктора Баумана навряд ли обрадовал бы звонок посреди ночи, то выбора не было.

— Привет, Кастельяно. Разбудил?

— Да нет, а что случилось?

Он зачитал ей текст.

«Едва ли кто забудет мастерскую игру Люка Джемисона (имя вымышленное) в фильме Стенли Уолтерса (имя вымышленное) под названием, предположим, „Беззвездная ночь“. Так же как и Джун Соммервиль (имя вымышленное) — в реальной жизни жену вышеназванного актера — в роли глухонемой девушки.

И вот клиника получает сообщение, что туда едет машина „скорой помощи“ с Джун, у которой подозрение на перфорированный аппендицит. Весь персонал приходит в небывалое возбуждение.

Меня разбудил хирург Стив Росс (имя вымышленное) и велел срочно готовиться к операции. Я не успел даже толком умыться, как уже мчался в операционную.

Для тех, кто никогда не видел Джун Соммервиль в жизни, могу сообщить, что ее красота не есть следствие умелого макияжа или ловкой работы оператора. Она и в жизни оказалась сногсшибательно красивой женщиной.

Мы бегом везли ее на каталке, и я заметил, что приехал даже заведующий клиникой. Он пригласил к себе в кабинет ее мужа Люка, чтобы помочь ему скоротать время за чашкой кофе.

Я вколол мисс Соммервиль пентотал натрия, чтобы она расслабилась, и попросил ее назвать мне десять своих любимых ролей. Не успела она добраться до „Бен-Гура“, как уже была в состоянии нирваны. Я ввел в гортань трубку и, поддувая в легкие воздух, стал погружать ее в „сладкий сон“ с помощью стандартной смеси галотана с кислородом. Я сделал доктору Россу знак, что пациентка отключилась.

Он потребовал свой верный скальпель и сделал безупречный разрез на ее молочно-белом животике. В считанные минуты — а Росс превосходно владеет своим ремеслом — противный аппендикс был удален и начат парацентез, то есть дренаж брюшной полости.

Но тут случилась катастрофа. Мы, а больше всех доктор Росс, были так возбуждены тем, что в нашу клинику пожаловала звезда такой величины, что перед операцией забыли провести все необходимые обследования.

И никто не знал, что у нее аллергия на пенициллин, пока она вдруг не впала в анафилактический шок. Я стал усиленно подавать ей кислород, и тут случилась новая беда — остановка сердца.

Росс не мешкая рассек ее роскошную грудь для прямого массажа сердца. Секунды бежали, а она все не приходила в себя, и прекрасное тело синело все больше.

Через несколько минут я сказал Россу, что дело безнадежное и дальнейшие попытки можно прекратить.

— Да ты что, идиот! — заорал он. — Как мы можем позволить жене Люка Джемисона умереть на столе? Репутация клиники будет уничтожена. А я стану изгоем для всего города. Продолжай качать, черт бы тебя побрал!

Я возразил, что даже если нам сейчас удастся ее оживить, тканям мозга уже нанесен непоправимый ущерб. Он опять приказал продолжать вентиляцию легких и заткнуться. Выражения звучали самые крепкие.

Через восемнадцать с половиной минут сердце Джун Соммервиль снова застучало.

— Слава богу! — тихонько выдохнул Росс.

А я подумал: „Вся карьера насмарку!“

Как только она задышала более ровно, Росс сорвал повязку и ринулся в кабинет заведующего сообщить мистеру Джемисону, что операция прошла успешно.

Но если сейчас у кого-то возникает недоумение, почему Джун Соммервиль больше не снимается, то это не оттого, что она предпочитает уединение своего розового сада в Бель-Эре, как пишут в газетах. Просто она находится в закрытой психушке, так как из-за необратимых нарушений мозговой деятельности не может узнать даже собственного знаменитого мужа.

Вся эта история меня несколько расстроила, особенно после того, как Росс велел мне принести отчет об операции лично ему. Не считая себя непогрешимым, должен сказать, что любой первокурсник медицинского факультета знает, что уже через пять минут после остановки сердца в мозгу происходят необратимые изменения, и Росс это прекрасно сознавал. Незачем было усугублять горе мистера Джемисона.

Со временем я узнал, что он регулярно навещает то, что осталось от его жены, и всякий раз приносит ей букет красных роз.

А Стив Росс, когда оперирует, почему-то больше не приглашает меня на роль анестезиолога».

Однажды профессор-травматолог Джеффри Керк принес Беннету не традиционную шоколадку, а то, чего он так давно ждал, — рентгеновские снимки.

Они вместе стали их смотреть.

— Ну, Джефф, — залихватски произнес Беннет, — могу дать свое заключение: у этого больного косточки срастаются замечательно.

Тут он дошел до последних снимков, на которых были запечатлены семь шейных позвонков.

— Ого! — удивился он. — Судя по всему, здесь дело было нешуточное. Но ты, кажется, прекрасно справился, Джефф. И когда ты намерен пустить меня назад в операционную?

Услышав ответ, он опешил.

— Понедельник тебя устроит?

Если бы не гипс, Беннет бы запрыгал от радости.

— Буду как штык, Джефф!

Но тут Керк сделал одну оговорку:

— Только, Бен, я не хочу, чтобы вся моя работа пошла насмарку. Ты будешь носить фиксирующий аппарат.

Пока аппарат не сняли, Бену приходилось довольствоваться вспомогательной миссией — в основном шить, в лучшем случае делать разрез в несложных операциях наподобие аппендицита. Физиотерапия в форме занятий сквошем пошла ему на пользу, и руки у него теперь казались даже сильнее, чем до несчастья.

В конце концов он потребовал награды за терпение.

— Сними с меня эту ерундовину, или я сам ее отвинчу! — заявил он профессору Керку. — Мне нужна полная подвижность, чтобы я мог заняться настоящим делом.