Зое Вальдес - Детка

Я уже говорила вначале, что книгу эту написала не я. Я – труп, и не более. Та, кто диктовала и дальше будет диктовать той, живой, о чем надо писать, мертва. И пусть никому не будет обидно. Я решила стать веселым духом. Ведь и при жизни, а сейчас и вовсе, я представляла из себя всего лишь пляшущий скелет. Тем более нет поводов рвать на себе волосы. Хотелось бы, впрочем, обратить внимание на одну маленькую, но любопытную деталь. Правда о том, что произошло, принадлежит мне, а фантазия – той, что усердно переписывает мои чувства и воспоминания. Я хотела рассказать, как все было на самом деле, а она и не думает вылезать из своей тесной сырой каморки, которую соорудила на луне. Поэтому, если вы ничегошеньки не поняли, вина в том не моего стиля, а моей реципиентки. Я доверилась избранной. Но не во всем: я не могу чересчур доверять живым, ибо вижу их с высоты своей смерти. Я – существо бессознательное, тогда как у той, живой, сознаний целых два: истинное и ложное. Ладно, поглядим.

Нет, силком быть писателем человека не заставишь. Люди рассказывают мне свои истории, а я не могу слушать их спокойно – словно зуд какой начинает одолевать, и я чешусь, пока не начинаю записывать. Совсем особый случай, если в рассказчики набилась какая-нибудь скорбящая душа, тут и вовсе отказа быть не может – кто знает, проявишь небрежение, а она возьмет и утянет тебя в одну прекрасную ночку в иной мир. Потому что всякому ясно: никакой определенности на свете нет, и вообще ничего нет – до известного предела. Кто-то нашептывает мне, что все случилось примерно так или этак – следующим и вполне банальным образом:

Одинокой женщине, живущей на музыкальном и разбитном острове, в тысячу раз более нищей, чем Золушка, всего-то и нужно, что услышать пару тактов болеро, чтобы тут же размечтаться. О голубом принце с непременным кошельком, полным золотых. Прости, Джейн Остин, за невольный плагиат. Спасибо Гильермо Кабрера Инфанте за то, что одной из своих книжек навел меня на след «Гордости и предубеждения» – романа, который я должна найти сей же миг, чтобы, не дай Бог, не наврать в цитате. Глаз не сомкну, пока не прочту его до конца.

Правду сказать, я не имею ни малейшего представления о том, как сохранять верность этой чертовой действительности. Может, попробовать себя в драматургии, как делали бывшие советские писатели со своими детскими историями без начала и конца, но с обязательной моралью в финале. А может, лучше принимать мир как порнографический фильм, где персонажам нет нужды ломать голову над различными идеями, главное – письки и титьки, а мораль – долбись, вот тебе и вся мораль. В конце концов сама страна эта после тысяч и тысяч кассет, которые с риском завозил сюда какой-нибудь оборотистый греческий моряк во время своих бесконечных кругосветных плаваний, стала похожа на тертую шкуру. «Тертая шкура» по-гавански это порнографический фильм, пленка которого вытерлась настолько, что ее едва можно смотреть. Как бы там ни было, в обоих случаях все начинается одинаково: жила-была некогда женщина, страстно влюбленная, невиданная страдалица, горемыка, каких и на свете-то уже не осталось. Жила, зачарованная морем, пальмами, улицами, тенистыми порталами, солнышком, которое светит и греет, – словом, всем тем мишурным кубинизмом, который на слух так отзывает венерической болезнью: трахалась тут вчера с одним, подцепила кубинизм – никакой пенициллин не помогает. Верно?

Потому что этим, именно этим, утешались ее сердце и слух. Сердце и слух – вот что в конце концов привело к тому, что героиня… нет, пардон, хватит с нас героинь, героями и героинями все мы сыты по самые гланды. Главное действующее лицо. Да, именно главным действующим лицом была она, хотя слово это отдает, скорее, газетным душком, чем цитатой из работы по структурализму. Но, господа, дело в том, что приблизительная истина именно такова. Потому что уж лучше парить в горних высях, чем стоять в очереди за хлебом.

(Эй, послушай, не делай из меня литераторшу; в очереди за хлебом – вот где наше истинное место, и оставь ты все эти жалкие романы и парковую лирику, интеллектуальной писаниной сыт не будешь, от нее одни только проблемы…)

Политические проблемы.

(Твои слова – так и запишем, ты под меня не рой. Я – только голос в твоем сознании и вовсе не хочу загреметь из-за тебя в тюрягу, прошу покорно! Подумай, какой позор в мои-то года заниматься бог весть чем в «Новой Заре». Достойное название для женской тюрьмы. Прошу записывать мои слова правильно, не хочу лишней канители с органами. Подумай, что перед тобой могут закрыться все двери, даже двери в страну.)

Эти – первым делом, я знаю. Но двери сердца не закроешь никогда.

(Ах, детка, ну прямо строчка из болеро. Да будь же ты серьезнее, спускайся с облаков на землю! Не строй иллюзий, власти не слишком доверяют всем этим песенкам.)

Но уж если речь о песенках, крестная…

(Молчи, дуреха, никакая я тебе не крестная, сама знаешь, что для всех я – твоя революционная совесть… Не думай, что я поверю, будто не сегодня-завтра здесь признают крестников. Ни крестников, ни исповедников. Иначе слишком много будет писанины. Потому что с меня тоже требуют писать отчетики о всех, кто приходит за советом… Нет, силком быть писателем человека не заставишь.)

Эта фраза моя. Прошу учесть копирайт.

(А разве ты – не я, не твое сознание? Просят докладные и докладные, а кто бы хоть огрызок карандаша подарил, ну или как компенсацию за мои бескорыстные услуги… одни только веревки несут, веревки и веревки, а я пиши им докладные обо всех пациентах, то есть клиентах… На этой веревке меня и вздернут. Кстати, знаешь, что мне даже дали право, ну то есть распоряжение, брать в долларах с тех, кто ловит ракушки, тут можно поразжиться, и с туристов тоже – фотокопию их маршрутов, чтобы ни шагу в сторону. Поговаривают, что скоро дадут мне медаль… или пинка хорошего… Кто им сказал, что медали можно есть? Мне бы лучше кусок свинины пожирнее да с черной фасолью. Ладно, медаль так медаль! Я-то свою золотую медаль, ту, что унаследовала от своего крестного, отнесла Мадонне, в храм дель-Кобре, туда, куда еще старый американский рыбак этот, Хаминхуэй, отдал свою Нобелевскую премию. Он-то знал, что делал. Да, премию, которую ему вручили после того, как он рассказал обо всем, что видел в Париже, на гражданской войне в Испании, на рыбалке и в борделях. Слушай, если бы они узнали все, что перевидала и переслыхала Фотокопировщица – имя подсказал роман «Перемена климата» Освальдо Санчеса, – они бы мне таких премий отвалили, по крайней мере, тыщу. А за все, чему я была свидетелем, если рассказать это в книгах – и Тельядо не дадут! Но я – тс-е! – рот на замок, потому как в закрытый рот муха не залетит. Поэтому мой тебе совет – бросай ты это дело.)