Зое Вальдес - Детка

Оказывается, что у Факс были брат и жених. Обоих она (пусть даже она немного скромничает) безумно обожала. Как и следовало ожидать, и брату, и жениху, которые решили бросить учебу в университете не в силах устоять перед вдохновляющей перспективой получить диплом инженера или магистра-ветеринара, не удалось избежать ОВП – обязательной воинской повинности. Оба решили сделать два шага вперед – что им еще оставалось? – и в одно прекрасное утро – левой, правой, – вооруженные зубными щетками, полотенцами и кружками, как того требовал воинский устав, отправились прямиком на войну в Анголе. Для обоих это было всего лишь приключение, перемена обстановки, обоим хотелось отдохнуть от обыденной островной жизни, потому что далеко не на каждом острове жизнь полна приключений, напротив, иногда она превращается в настоящую канитель, как будто каждый день – воскресенье. К несчастью, им не удалось попасть в один батальон, наоборот, части их были расположены далеко друг от друга. Однажды, суровым и холодным утром, каковы все утра в мире, даже здесь, в тропиках, команда «подъем» раздалась раньше обычного. Зачитали список, куда входили несколько имен рядовых, и огласили приказ приготовиться, без какого бы то ни было объяснения, к длительной экспедиции. Среди названных был и брат Факс. Одетое в униформу подразделение без лишних разговоров посадили в грузовик. Час за часом их везли, задыхающихся и потных – не от эротических забав, а от непрестанных бомбардировок. Через три дня они наконец прибыли в полуразрушенный лагерь, с бараками из серого камня и цементными полами. Только тогда командир, вновь обретший командирский голос, скомандовал: шагом марш! вольно! Командир отхаркнулся, и зеленая слизь упала прямо ему на погон. Потом он начал приветственную речь, включавшую общую информацию, которую никто не понял. Таковы уж наши речи: их можно мерить километрами, и чем они длиннее, тем непонятнее, тем меньше в них экзистенции. Все они – только пустой расход слюны, и к тому же скроены по одному лекалу. В конце концов солдатам стало более-менее ясно, зачем их завезли так далеко. Им сообщили два чрезвычайно важных известия. Дебильный капитан огласил первое в следующей форме:

– Слушать мою команду! Шаг вперед все, у кого есть матери! Рядовой Рамирес, вольно!

Таким образом, стало ясно, что мать Рамиреса скончалась. Второе известие объяснить оказалось труднее. Капитан пустился в рассуждения о сексуальной дисциплине солдат, о необходимости подавлять эротические влечения, о разрешенных уставом сношениях с животными, но ни в коем случае не с людьми, ибо таковые влечения с армейской точки зрения расценивались как воинские преступления и преследовались по закону. Через два с половиной часа он решил перейти к сути и сообщил, что один солдат из лагеря, в который они прибыли, изнасиловал анголку, за что трибунал приговорил его к расстрелу. У всех задрожали поджилки. Все чуть не наложили в штаны, когда до их сведения довели, что они – ни много, ни мало – назначены в расстрельную команду. А брата Факс и вовсе пробрал форменный понос: выведенный из каталажки преступник оказался женихом его сестры! Это не укладывалось в голове – он должен был стрелять в своего друга, в своего будущего деверя, он должен был его укокошить! Нет и еще раз нет! Даже под страхом смертной казни! Ни за что! Столь далеко чувство его воинского долга не распространялось. Он попросил, чтобы ему разрешили не участвовать в расстреле. В просьбе было отказано. Несмотря на оскорбления и вопли, которыми то и дело прерывал его командир, ему все же удалось переорать капитана и добиться права обратиться с докладом к вышестоящему начальству. Озадаченные неповиновением лилипуты – по росту, не по чину, потому что по чину они были Гулливерами – сделали вид, будто от них ничего не зависит. В оправдание своего бессилия что-либо сделать для обвиняемого, они сослались на приказ оттуда. Загадочного оттуда, которое всегда там, на каком бы высоком престоле или в какой бы ничтожной конторе ни восседала власть. В конце концов после бессмысленных баталий и терзаний голосовых связок брату разрешили свидание с заключенным в присутствии караульного. Встреча была краткой, но тяжелой и незабываемой. Первым разговор начал брат Факс:

– Ты действительно изнасиловал анголку? Не могу поверить… Только не ты. Ты не мог сделать такого.

– Это не я, клянусь матерью, не я, это они, ангольцы, но этого никто никогда не признает, их это не устраивает… Черт возьми, клянусь, что это не я.

Молодой человек безутешно плакал, утирая слезы и сопли скорее машинально, чем для порядка. Он говорил очень тихо, словно растерял все силы в жалобах и мольбах.

– Господи, Господи Боже мой, как мне страшно, я не хочу умирать, нет, вы не должны меня убивать, спаси меня, спаси, объясни им, объясни, что они ошибаются…

Когда тягостная встреча наконец закончилась, брат Факс был совершенно уверен, что друг не имеет никакого отношения к этому делу. Глаза его не лгали, страдание и ужас были неподдельными. Начальство выслушало заступника, хлопая вылезшими на лоб глазами и едва сдерживая ярость: оно не привыкло к подобным сантиментам. Что же ты за солдат? Начальство не захотело принять ни один довод. Виновен был тот, и никто другой. И приговор тоже не мог быть иным. А суд, адвокат? Дело закрыто. Брат Факс вытащил пистолет и нацелился в низкие лбы сидевших перед ним чинов. Он действовал стремительно – сангвиник, холерик. Но их было больше, и после недолгой борьбы его разоружили. Связанным, его бросили в грузовик с диагнозом «маньяк, опасен для окружающих», отпечатанным на машинке и вложенным в карман его рубашки. Грузовик медленно тронулся с места, дорога была плохая – вся в колдобинах, камнях и засадах. Минут через десять он услышал хлопки выстрелов и детский, оборвавшийся крик. Крик, от которого он действительно сошел с ума, на этот раз непоправимо. Предсмертный вопль своего невиновного друга.

Его переводили из части в часть, из госпиталя в госпиталь, из города в город, пока сама причина его болезни не позабылась. Он все время молчал, притворялся, что утратил связь с реальностью и собственным сознанием, – отчасти так оно и было на самом деле. Ему поставили новый диагноз: полная амнезия – и срочно переправили в Гавану. Отвезли домой на синей министерской «Ладе» с белой полосой и препоручили больного семье, завалив целой кучей вымпелов и грамот, восхвалявших несравненные заслуги славного бойца-интернационалиста. Когда сопровождающие уехали, Факс встала перед братом на колени и спросила тоном, в котором сквозило скорее утверждение, чем вопрос:

– Его убили?

Брат прикрыл веки в знак согласия. Факс целую неделю проплакала, запершись в шкафу. За все это время она не брала в рот ни крошки, не ходила по нужде, ни разу не изменила своей скорби – это был долгий безмолвный плач, облегчающий душу. Брат ее больше никогда не работал. Со временем он ловко притерся к Центру (тогда еще существовал этот знаменитый продовольственный магазин, где можно было покупать продукты на песо и куда очередь занимали за недели, а иногда за месяцы). Он перепродавал талоны, и это полулегальное дело приносило ему такой доход, с которым не могла равняться зарплата любого государственного служащего. Кроме того, он избавился от бессонницы, которая не давала ему возможности забыться. Все шло хорошо, пока в одно прекрасное утро полиция не решила разом покончить с такими, как он, ловкачами и не затолкала их в битком набитые зарешеченные машины. По дороге в каталажку каждого из задержанных обыскивали. Отнимали все подряд – от расчески до удостоверения личности. И надо же какая непруха – у брата Факс нашли необычную, вражескую банкноту, запачканную кровью, но не славной кровью защитников революции, щедро пролитой по всему острову, а менструальной кровью шлюшки, которая, прежде чем обменять, прятала ее в интимных частях своего тела. Словом, весь насквозь трипперный и пропахший вагиной доллар. То был первый и единственный доллар, купленный братом Факс на черном рынке. По тем временам он отдал за него скромную сумму – пятнадцать песо. И ему за это навесили скромных пятнадцать лет. За примерное поведение срок сократили до пяти. Будучи человеком сверхвпечатлительным, я не стану в подробностях смаковать пытки и унижения, которым подвергся юноша. Скажу только, что за время пребывания в каталажке он получил шрам во всю щеку, как у Аль Пачино в «Scarface», [22] «Лицо со шрамом» (англ.). и сто семьдесят пять всевозможных травм и увечий. Однако в результате в больнице оказалась Факс. Против ее безумия, пошатнувшейся веры, распада личности и идеологической путаницы в мозгах психиатры не нашли иного средства кроме электрошока. Изрядная порция вольт в голову или в задницу – и с капиталистической меланхолией покончено. Девушка вышла из больницы в совершенном умственном расстройстве, обретя веру в могущество науки и новейшее техническое изобретение: коммунистический Факс. Это продолжалось до тех пор, пока она по ошибке не набрала номер Дж. Ф. К. вместо Хрущева и в ее сознании не произошел резкий крен в сторону то ли свободомыслия, то ли левоцентристской ориентации – словом, называйте как хотите.