Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Я искренне признался:

— Нет. Я же с узбеком не сделал?..

Полковник вытащил из папки бумагу и сказал:

— Узбек — это только часть вашего дела… Вы, господин Боммель, обвиняетесь по шести… нет, даже уже по восьми статьям Уголовного кодекса Российской Федерации, и не имеет значения, что вы — гражданин Германии, ибо все преступления были совершены на территории Российской Федерации в момент нахождения данного лица пределах правового поля Российской Фе-дерациии отвечать он должен по всей строгости законов Российской Федерации…

Я от взволнованной неожиданности привстал со стула:

— Чего? Не понял? Как это? — но он рукой указал мне не дёргаться:

— Сели. Сейчас объясню. И предупреждаю — все статьи тяжёлые и неприятные… Что-нибудь, может, и отпадет в процесс следствия, но основные останутся до суда…

В процессе? До суда? Что это? Какие? Узбек… Следствите… А ещё?…

Полковник втащил на стол плотный коричневый конверт (на котором была приклеена полоска бумаги с номером), взял оттуда бумагу, начал медленно читать:

— Итак. Экстремизм — раз. Связь с радикальными группировками — два. Распространение листовок фашистского содержания — три. Организация убийства из националистических побуждений и с целью наживы — четыре. Нанесение тяжких телесных, со смертельным исходом — пять… Хранение наркотиков — шесть… Подделка и распространение фальшивых денежных знаков — семь. Ну и торговля алмазами — восемь… — Он достал из конверта серьгу проклятого коня из бюро и кинул её на стол. — До 15 лет тянет по совокупности…

Я был раздавлен. В голове мелькнуло, что приставка «до» всегда означает действие до чего-то. До 15 — это и 14, и 13… О, хосссподи! Только сумел выдавить:

— А наркотики… Откуда?

— От верблюда! Пакетик с анашой был найден в вашем номере при обыске… Вот, протокол обыска, всё честь честью… — Он потряс еще одной бумагой, вытащил из конверта целлофановый пакетик и понюхал. — Анаша ты, анаша, до чего ж ты хороша!..

— Это не моё. Чужое…

— Чьё, если не секрет?

— Наци… Да-да, их! — пришло мне в голову.

— Не врите, Фредя! Это или ваше, или Алкино…

— Алкино?

Полковник развел руками:

— Вы не только поэт, вы еще и артист, куда там Юрию Цезарю… Вы же с ней встречались?

— Да… Нет… Так… А что, она говорила, где я?

Полковник рассмеялся:

— Если мы только на минетчиц рассчитывать будем — плохи наши дела! Нет, зачем же она? На это есть техника, жучки…

И от вытащил из конверта, из отдельного целлофана, мой мобильник, открыл его крышку и вынул оттуда черный комочек:

— Вот он, GPS-жучок! Я сам поставил. Я же хотел с вами дело иметь, вот и хотел последить, что делать будете… Так что знаю, какие вы картины в Третьяковке около зоопарка смотрели и как по музеям с машинами гуляли…

Вот оно что! Мне стало стыдно за ту ветвистую ложь, которую я ему крошил. Но с этим паучком…

— Но GPS… Я же не брал трубку?..

— Вы не брали, а кто-то нажал. Мы и засекли.

А, ребёнок, Митяня… Митюша… Ладошкой хлопнул! Я же еще слышал, как полковник кричал «слушайте»!.. Значит, дом узнали, а по квартирам искать-ходить пришлось, ногами… Жирный капитан еще жаловался, воду пил… А что про фальшивое?.. Это что еще?..

Полковник разгладил рукой бумагу:

— А то, что во время обыска в вашем номере нашли десять штук 20-евровых фальшивых купюр… Вот они тут, в вещдоках, купюры в гипюре! — Он издали показал мне вынутый из конверта очередной целлофан, где синели 20-евровые. А я их искал… Забыл в номере.

— Это мне в гостинице дали…

Полковник настороженно и недоверчиво посмотрел на меня долгим взглядом:

— Кто? Где? Когда? В какой гостинице?

— Там, где я ночевался… ночевал себя… Я портье спросил, не может он помогать разрублить… Он сказал, есть один человечок… или червочёк, не помню… может помогать. Ну и было. Я не видел.

— Ничего не видели! Ничего не знаете! Ничего не видели, не слышали! Как это? Он же вам далэти деньги? Как же вы его не видели? — Полковник подозрительно посмотрел на меня, застыв с целлофаном в руках.

— Я по трубке слышал — у червочка было такое… hypertrophierte «R» [95] Гипертрофированное «Р» (нем.). … — Я не знал, как объяснить, чтобы полковник не сердился и поверил: — Не он приносил. Портье переносил, я на трубку слушал имя — то ли Суран, то ли Рубан…

— Может, Сурен?

— Может… Такое «р-р-р» у него, как у тигра …

Полковник записал, сказав:

— Знаете, я лично вам верю. Не думаю, что вы лично способны на такие зверства, хотя от немцев всего можно ожидать…

Я горячо вскинулся поддержать его:

— Конечно, а как же такое? Я — альтернатив, пацифист, самое хужее на мире — это зверство, мучения. Зачем все жестокие? Зачем человек дикий, как зверь? Кто так сделал жестокое всё? Бог?

Полковник рукой остановил меня:

— Но в любом случае придется идти свидетелем… Это еще так, предварительно… До суда…А суд не скоро, дорогой геноссе… Шлехт, зер шлехт. [96] От Schlecht, sehr schlecht (нем.) — плохо, очень плохо.

Переход на шутливый немецкий меня немного ободрил — через шутки завязываются контакты, хотя мое дело — конец: свидетели, суд, следствие…

Как будто слыша меня, полковник сказал:

— И хуже всего, что я под расписку о невыезде не могу вас отпустить — у вас нет места жительства, кончается виза, нет поручителей…Значит, вы должны будете сидеть в тюрьме до суда… как обвиняемый или как свидетель…

У меня от такой информации потемнело в глазах.

— Вам не плохо?.. Вот вода! Валидол! — Он подал мне стакан, а таблетку велел не пить, а положить под язык.

Я так и сделал, но что-то изнутри сковало меня так, что я не мог шевельнуть ни рукой, ни мыслью… Всё окаменело. Взгляд было не оторвать от часов в виде маленького Кремлика на его столе.

— Эй, Фредя! Вам плохо? Вызвать «скорую»? — Он перегнулся через стол и помахал бумагой у меня перед лицом.

Я шарахнулся в сторону:

— Да, плохо… Что делать?.. Я в тюрьме буду умирать… Я не виноват!.. Что я виноват? Что? Ничего видел… реально… Отпусти, Мансур Ильич, в натуре, не вопрос!

Полковник прошёлся по кабинету.

— Как я могу вас отпустить, посудите сами?.. Столько статей! Еще тело даже родственниками не опознано… ждут из Узбекистана… Хорошо ещё, хоть паспорт нашли при обыске.

— Тело Насрулла зовут, — вспомнил я, неясно ободренный какими-то нотками в его голосе.

— Да уж, дал же бог имечко… Мне вас жаль, я вижу, что вы не преступник и не криминальный субъект…

— Нет, какое там!.. Пацифист, лингвистик! — опять жарко поддержал я.

— …что вы просто по глупости влипли, по неопытности попались на удочки этих мерзавцев… При Сталине всех этих наци и панков за 24 часа расстреляли бы, от всякого мусора очистили бы территории, а сейчас!.. — он махнул рукой (а я подобострастно добавил, что «да, Сталин, порядок, орднунг»), но закончил так: — Но что мне делать? У меня инструкции, законы! Надзор, наконец! Ничего нельзя сделать!