Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Потом её и сына отвели в очень подозрительную комнату, где всю ночь стуки и грохоты пугали ее, не давая заснуть; ребенок нервничал, ничего не понимал, и она боялась, что ночью пьяные пограничники сделают с ней что-нибудь страшное. А потом полдня сидела, голодная, ждала, когда придут деньги. Наконец замначальника, убедившись, что деньги поступили, велел посадить ее в первый проходящий поезд, приказав шустрому проводничку: «Отвезешь до Москвы, пес!» — на что тот козырнул, пообещав: «Будет сделано, шеф!» — поселил ее у себя в купе. И даже эта сявка, мужчинка поганый, приставал, руки распускал, но она сказала, что её будет встречать брат, а он в солнцевской, и проводнику не поздоровится…

— Брат на солнце… не здоровается? — не уловил я из своей оболочки, которая становилась всё плотнее.

Алка объяснила:

— Это бригада такая, из района Солнцево… У нас вся Москва по бригадам разбита…

— Как в Чикаго? — Я вспомнил фильм, где Де Ниро злобно убивает палкой кого-то прямо за столом… кровь на всех прыгает…

— Ну, примерно. Их все боятся.

Конец этого бесконечного рассказа совпал с тем моментом, когда Стоян, наконец, сумел боязливо втиснуться между двумя чёрными джипами, бормоча:

— Не дай боже, — а я понял, что он боится джипачей, которых все боятся, даже милиция в Осеневе, куда пришли ночью звери спасать сержанта… — Так, я пошёл!

— Где мы? Куда ты? — всполошилась Алка, отстраняясь от меня.

— В зеленчуков магазин, имам дело до моего друже.

— Поставь машину там, в углу двора, где никого… А Красная площадь далеко? — озираясь, спросила Алка.

— Далече е. Там няма места за паркование.

— Фредя, ты хочешь на Красную площадь? — спросила Алка.

Я не знал, что сказать. Мне было лучше всего сидеть как сижу. И я сказал об этом.

— Вот, и я говорю, — обрадовалась она, устраиваясь удобнее, отчего мое бедро опять начало нагреваться. — Чего мы там не видели? Мы были там со Стояном недавно. Помнишь, Стоян?.. У Сталина на могиле полметра цветов лежало, а у других — ни хрена собачьего…

Стоян, достойно вылезая из машины, ответил:

— Спомням си. После мне трябва до зоопарка… В зоопарк ехать…

— Чего тебе там надо? — лениво спросила Алка, всё жарче залезая рукой по моей спине, ниже, в брюки, щупая ягодицы, чего Стоян, вышедший из машины, видеть не мог.

— Трябва да взема клетка с пеперуди…Шефът ми има рожден ден… Искаме да му пуснем пеперуди [51] Мне надо бабочек ящик взять… У шефа день рождения… Хотим ему бабочек пустить (болг.) . …

— Чего-чего? — не поняла Алка.

Стоян кое-как объяснил, в чем дело. Она переобъяснила мне:

— А, бабочек купить хочет. Ящик.

— Ящик бабочек? Ночных? Как это? — не понял я.

— Это сейчас потеха такая у богачей — бабочек пускать. — Алка придвинулась еще крепче. Я сидел низко, ощущал плечом тугость её груди, но всё-таки спросил:

— Пускать? Куда? А что потом?

Стоян уверенно ответил, стоя у машины и шаря в карманах:

— Умират от дим. От дим дохнуть.

— А давай, зайчик, мы тоже в зоопарк поедем? Ты был в зоопарке? Я зверушек люблю, — предложила она, а её рука охватывала меня так, будто я был женщиной, а она — мужчиной.

— Да, зоопарк, очень хорошо! — Эта идея показалась мне единственно умной, куда еще? — и я стал пускать пузыри из оболочки: — Да, я тоже… Зверей… биологом быть… Пони влюбилась в козу… любила-влюбила…

А Алка сделала узкие глаза:

— Слышь, Стоянчик, если у них чего закусить есть хорошего — захвати? Вот, я тебе деньги дам, — добавила она без видимых движений к сумке, на что невидимый Стоян откуда-то важно ответил:

— Ама, какви деньги, просто така ще взема, той ми е приятел [52] Ну, какие деньги, я так возьму, это мой приятель (болг.) . …

— Ну, как хочешь, — тут же согласилась она, а я сказал, что не надо ничего, после зоопарка приглашаю их в ресторан, где можно будет поесть горячую солянку-поселянку, но Алка настаивала:

— Нет, пусть принесёт, от травы на жрачку пробивает.

Стояну слово «ресторан» понравилось, он сообщил, что знает хороший балкан-гриль, и ушел в зеленчуков магазин, а мы остались.

Змейка в низу живота начала тотчас неуклонно расти, требовала выхода. Я дотянулся губами до её уха, пожевал мочку… Алка внимательно оглядела пустой тупик. Правой рукой сжала меня за ягодицу, другой рукой распоясала меня, открыла ширинку и, мурча:

— Ты же этого хочешь, котик? — вытеребенила из трусов всё хозяйство, выделила главное и стала его водить-вести вверх и вниз, еще и еще, отчего моя змейка, сбросив кожу и хищно обнажив головку, стала дико выгибаться, а мы с Алкой — мяться и трогаться.

И это было так прекрасно-освободительно, что я (даже не успев испугаться, что вокруг дневные люди и людской день) ощутил, что вот-вот где-то что-то прорвётся, рванет… И вот змея, упруго выгнувшись и фыркнув напоследок, испустила свою белую душу прямо на подставленный мясосочный немой сосок.

Ох! Я с трудом сдулся обратно в шар, хватаясь руками за спасительную горячую грудь, но она исчезла в блузке. Алка, оправившись и быстро оглядевшись, хитро посмотрела из-под ресниц:

— Хватит, хорошего понемножку… Ему сделаешь приятное — а он ещё хочет…

На это я стал что-то оправдываться, но она закрыла мне рот рукой:

— Молчи… Мне самой приятно… Всегда было…

И рассказала, пока я кое-как застегивал штаны, что ей приятно делать мужчинам приятное еще с детства, когда её тянуло исключительно к мужикам — она хотела быть среди них, ей было надёжно в их крепких руках, она чувствовала себя под защитой; когда же она стала понимать, что может делать им приятное (отчего они были явно счастливы) да еще получать при этом какие-то награды («мзду — за пизду, короче», уточнила), то она и начала это делать всем, кто попросит, причем ей самой это всегда было приятнее всего. И ничего её остановить не могло — ни вызовы родителей в школу, где её ругали «шлюхой» и говорили, что она постоянно около мальчикового туалета околачивается, ни скандалы, когда её ловили в этом туалете с кем-нибудь и вели к завучу, молодому мужику. А что завуч?.. Он дверь запирал, задергивал занавеску и делал с ней то же самое… Или дядь-Коль, сосед-инвалид, всё время дома сидел:

— Как со школы приду, родители на работе, только сяду уроки делать — зовёт дядь-Коль через стенку: «Алка, ты дома? Поди сюда! Иди, чего покажу!» — «Чего, дядь Коль?» — кричу, хотя знаю чего. А прихожу — у него уже между ног большое, красное, вздутое, опухшее… Болит, говорит, помоги немного, что-то плохо мне… Потри маленько… может, полегчает… Ну я знаю, не тупая… Сделаю, что надо, конфету возьму — и за уроки обратно… Не всё равно, где тереть — поясницу, шею, спину или там?

И Алка, зажигая сигарету, рассказала дальше, что это продолжалось долго, пока один раз отец не пришёл с работы раньше времени и не застал их: