Михаил Гиголашвили - Захват Московии

Это было очень печально, но, на счастье, бодрой походкой пришел Стоян и принёс в пакете что-то хорошее, стал вынимать и передавать нам назад:

— Вот… свеж хлебец… сиренце… — Он показал сыр. — Томаты, огурочки… Тут, в бурканчето, нещо, чушка, май [53] Тут, в баночке, что-то, перец, кажется (болг.) . , — подавал он. — Даже масельце…

— Нет, куда масло, измажемся, спрячь… — вернула ему брикет Алка, а я подумал, что и в болгарском языке пища, видимо, тоже звучит вся как-то с суффиксами — «сирен-це», «масель-це»: «Что, у них тоже постоянный голод был?.. Как будто европейская страна… И как имя того вкуснотного сыр-пирога вчера — харабури?.. хамураби?..»

— А в Болгарии тоже всегда голод был? — спросил я.

Стоян гордо, но со скрытой печалью ответил:

— У нас всегда турки были…

И всем стало ясно, объяснять не надо: где турки — там ничего хорошего быть не может, папа Клеменс рассказывал, что османы стояли под Веной, от нас в двухстах километрах, а когда их разбили, они, бежав, бросили мешки с кофе, который раньше был в Европе неизвестен — вот единственная польза от турок, если не считать еще круассанов в форме полумесяца, которые хитрые французы, в ожидании турок в Париже, спешно научились печь.

А Стоян высказался в том плане, что турок — вечный враг Европы и христианства, как можно его в Евросоюз пускать? — с чем я был полностью согласен, ибо из одного турка через несколько лет получается пять, если не десять турчат…

Кусок свежего хлебца с сырцом показался мне высшим даром, лучше которого нет ничего на свете. Алка наклонялась, чтобы не крошить себе в декольте, ловко и быстро откусывала то сыр, то красный помидор, и её груди были так хорошо видны в вырезе платья, что я, помимо воли, не удержавшись, сунул между ними огурец…

Она ойкнула, выдернула огурец, бросила на пол:

— Ты чего, сдурел? — а Стоян сделал бараньи глаза:

— Э?.. Що за зверски глупости?..

— Так, шутка…

— Смотри, так шутить будешь — не приеду к тебе в Баварию! — Алка локтями поправила груди.

И я, обидевшись, что шутку не поняли, погрузился обратно в оболочку, и стало вдруг всё равно, приедет ли она ко мне, уеду ли я, самое главное сейчас — доесть этот пахучий кусок хлебца с сырцом…

Молча ели. Стоян тщательно жевал, у него мерно ходила челюсть. Алка откусывала помалу, но часто. Как я сам ел, я не знал, но слышал, как в затылке стучали — клац-клац — железные скобки, такие же увесистые и жёлтые, как клёцки, которые любила готовить Бабаня, каждый раз говоря, что их надо называть не «шпецле», как по-немецки, а «клёцки». Клёц-ки! Кляк-сы! Чип-сы!.. Вот и Алка говорит что-то… то ли «биксе по клипсе», то ли «хныксе по фиксе». Клипсы — кляксы… А, это Алка ищет клипсу… А теперь Стоян говорит, что в том ресторане готовят хорошую уху, а в других местах — уха плоха…

Что-то еще долго щёлкало в голове, но я перестал обращать внимание и занялся баночкой, где сидели в оливковом масле недоступные под закрытой крышкой и оттого наглые полоски красного перца вперемешку с немыми головками желтоватого чеснока…

Когда всё было съедено, мы собрали остатки обратно в пакет, и Стоян уверенной походкой пошёл его относить, а Алка тронула меня за промежность (отчего дремавшая в животе змейка сонно огляделась):

— Ну, как он там? Жив? Потом ещё сделаем!

— Да, очень жив, живущий, — с собачьей преданностью ответил я, а сам представил, как было бы хорошо, если бы женщины вот так сами выбирали: кого какая хочет — подойдет и прямо цапнет за член… Я всегда завидовал девочкам — ведь они могут дать-давать, кому хотят, а мальчик не может получать-получить, что он хочет. А сейчас что?.. В день можно увидеть на улице пять-шесть симпатичных женщин, но не будешь же к каждой подходить и предлагать секс (что было бы лучше всего)?.. Я и так знакомиться на улице никогда не умел. Да у нас в Германии и не принято, могут полицию позвать, как одна дама, к которой Йогги нагло полез после Киева, хотел её в собачьей позе, а она пригрозила, чтоб он её человеческое достоинство не унижал, не то она в полицию позвонит!

Из оболочки мне было сейчас всё предельно ясно и понятно — да, такой бабоархат всех бы устроил, прекратился бы передел и беспредел. Идёт женщина, видит тебя, подходит: «Вы свободны?» — «Да». — «Пошли». — «Пошли». Или «нет, не хочу», «устал», «занят», тогда не пошли, потому что, если мужчина не хочет, зачем его с собой вести-водить? Только время тратить, толку, как с осла молока, совсем мало… А сейчас как же? Глупо, как в природе: самки копошатся в стороне, что-то жуют, искоса на самцов поглядывают, а те рогами и копытами бьются, и кто останется в живых, тот самку и берёт, а ей, в принципе, всё равно, кто там её сзади кроет, она знает главное: кто кроет — тот самый сильный, чего дёргаться?.. Тот же жизненный принцип, что и с едой (если с утра никого не убил и не съел, к вечеру так ослабнешь, что тебя самого съедят): если в бою кого-нибудь не покалечишь, не поранишь — самки тебе не видать, как своих рогов…

Мусор выброшен, «джойнт» докурен, можно ехать дальше, тем более что вот и солидные джиповики выходят из узорных дверей ресторана, к машинам гуськом продвигаются… подсолнцевые… лучше отъехать, от греха в сторону… Такое поедье…

Вдруг зазвонил мой телефон. Это папа.

— Ja, Papi!

— Manfred, wo bist du? Was machst du? Brauchst du kein Geld, oder was? [54] — Да, папи! — Манфред, где ты, что ты делаешь? Тебе нужны деньги, или как? (нем.)

Этого вопроса я ждал! Но сейчас на него было так трудно ответить из оболочки, никак не найти слов ни на одном языке!.. Я молчал.

— Was ist los? Wo bist du? [55] — Что случилось? Где ты? (нем.)

Я переждал, пока в горле с хрустом что-то открылось, и выдавил:

— Ich bin in Moskau, Papi. Das Geld habe ich von einen Bekannten geliehen…

— Ach, so… Nun gut… sei dort vorsichtig und leg dich mit niemandem an. Erinnere dich an Joggi!

— Nein, Papi, ich bin schon okay… Jetzt gehen wir in den Zoo…

— Wohin?

— In den Zoo! [56] — Я в Москве, папи. Деньги я одолжил у одного знакомого. — Ах, так. Ну хорошо. Там осторожнее, ни с кем не связывайся. Помни о Йогги! — Нет, папи, я о’кей. Сейчас мы идем в зоопарк. — Куда? — В зоопарк (нем.) .

В голове вдруг чётко возник текст из учебника фрау Фриш: «Московскому зоопарку скоро 100 лет, в нём живут тысячи зверей из разных уголков нашей обширной родины»… Но папа не понимал по-русски, поэтому я только повторил:

— In den Zoo, Tiere beobachten… [57] — В зоопарк, зверей смотреть (нем.) .

Папа вздохнул:

— O, Manfred, mach keine Dummheiten, bitte… [58] — Ох, Манфред, не делай глупости, пожалуйста (нем.) . — и повесил трубку, сказав, что если мне что-нибудь понадобится — звонить, это я знал и без него (куда же еще звонить, как не домой?).

Я начал прятать телефон, но он, как-то странно мигнув, зазвонил вновь, будто ждал конца разговора с папой. Полковник.