Михаил Гиголашвили - Захват Московии

— А откуда она, из какого мал-града? — Я понял только это.

Сквозь дрёму она сама ответила:

— Город Холмогоры… улица Возрождения, 3…

Глаза её были тайно полуприкрыты, и уверенность в том, что её надо взять с собой, возросла… И почему-то возникло желание сказать таким грубым голосом что-нибудь в хамско-прошедшем времени, с нажимом на каждом слоге, что я сделал:

— А ну, быстро сюдааа положииил, я сказаааал! Не поооняяял?

Алка очнулась, осмотрелась:

— Ты чего, Фредя, рехнулся? Стоянчик, где мы? Где твои бабочки? В туалет пора. Слышь, бычок! — и она потрепала болгарина за ушами, вызвав его довольное урчание:

— Сейчас, муцунка [61] Мордочка (болг.) . … Скоро.

Около въезда к зоопарку выяснилось, что заехать надо с другой стороны: там цех по выращиванию бабочек, рыбок и всяких хомячков.

Стоян перепроверил по бумажке: так, заказано 300 пёстрых, 300 жёлтых и 300 белых пеперуди…

— Ты загони машину подальше, где людей нет, я косяк забить хочу, — сказала Алка, пересматривая сумку.

Стоян искоса хмыкнул, но без возражений поехал дальше, вдоль ряда машин, стоящих у входа в длинное здание, где на стенах были нарисованы звери: верблюд в пустыне, лиса в кустах, рыбы под водой…

— Они чего, верблюдов тоже разводят? — удивилась Алка, потягиваясь и резво посматривая на меня — и от её взглядов загорались огоньки в сердце, а где-то внизу, в коленях, насторожилась притихшая змейка.

Переждав, пока Стоян скроется в дверях и быстро, по-звериному оглядевшись, она засунула руку мне между ног и перебралась выше, до упора:

— Соскучился тут без меня, котик… Хочешь, приятное сделаю?.. Смотри, чтоб никого не было, а то штраф платить…

Я стал со страхом оглядываться в окна. Но внизу так было хорошо, что внимание сразу раздвоилось, я не знал, что делать и куда смотреть… Наверху — штраф, опасность, от этого внизу еще приятнее…

— Да, так, хорошо… — мечтал я вслух, крепко держась за её голые груди, чтобы не улететь…

Она сползла с сиденья вниз, её мясосочные губы делали свое доброе дело, им помогали хозяйские пальцы и блудливый крепкий язычок, который неожиданно вылезал наружу, мельком обегал вокруг головки, не забыв заглянуть в щелочку, и стыдливо скрывался за влажными поворотами губ.

Вдруг я увидел две тёмные фигуры и сказал, как учил Виталик:

— Апас! Люди! Апасно!

Она оторвалась, сидела, притихнув, невидимая за спинкой сиденья, я тоже кое-как прикрыл расстегнутые брюки. Так мы переждали, пока они пройдут, причем Алка всё время украдкой держала руку на моей вздрагивающей змейке, не давая ей укатиться в обмороке за ку-дыкину гору. Было слышно, как один человек говорит другому:

— Так у него рыба вялая, он её ячменём кормит, а от ячменя рыбу пучит…

Как только они показали нам свои невезучие спины, Алка опять начала движение рукой, хотя я думал, что не надо больше стресса. Но её пальцы заставили меня думать иначе, увели мысли в дебри, в дерби, где был только один выход, к которому мчалась кукла, за ней спешили гончие кончики её пальцев, а дальше летело мое «я»… пока не выскочило, белым клубочком, на спинку сиденья…

Я ошалело молчал. Язык провалился в глотку, ушел в песок, а мою оболочку, как бочку, носило по волнам, пока опять не прибило к её груди, но Алка сказала:

— Хватит! Хорошего понемножку! — и движениями плеч и локтей уместила груди на место; стерла салфеткой сперму, «чтоб Стоян не пиздел», вытащила пакетик с травой и начала делать какие-то заварочки:

— Забьем косячишко…

— Да, ишко… юшка… — Я хотел погладить её душистое пушистое ухо, но она мотнула головой:

— Щекотно! Дурь рассыплю… Я до щекотки ужасно трусливая.

— Тогда тебе надо в Китай.

— Почему?

Возвращаясь с неба и застегивая штаны, я пояснил, что самой страшной пыткой у древних китайцев была пытка щекоткой, когда ноги жертвы закрепляли специальным образом, на подошвы сыпали соль, а стада овец целый день лизали их.

— Чего только гады не придумают! — Алка сделала большие глаза: — Житья от китайцев нет! Да и других чурок полно, по улицам ходить страшно… Вот, говорят, недавно девку одну хорошую китайцы украли, а потом… суки… — она всхлипнула, — на мясо распродали, они же всё жрут, и собак, и кошек, и даже тараканов жарят… — А я подумал: «Эту историю, видно, все знают. Капитан рассказывал… На утку порубили…»

Мы помолчали. Мимо прошла мамаша с мальчиком, который нёс в клетушке хомячка, высунувшего нос между прутьев, и канючил:

— Ма, ну давай ему сразу и корма купим здесь… Ма…

Мама тянула его за руку:

— Нет, я сказала, купим у нас в ларьке, тут дорого.

— Когда ты купишь? Да он подохнет до этого!

— Не подохнет, листиков дадим.

— Ну, ма…

— Нет, я сказала!

Может, нам лучше пойти в зоопарк и выпить там кофе, а то уже скоро вечер?

— А где мы, не в зоопарке? — возразила Алка.

— Это лабораториум…

— Тут спокойно. А в зоопарке — шум и гам… детей навалом, с бабушками… — Алка ловко завернула и облизала «джойнт». — И вход дорогой.

— А мне, как иностранцы, и вообще… подавись… — вспомнил я против воли.

— Вот именно. Вот, тут тоже звери! — указала она закуренным «джойнтом» на облупленную стену, где был изображен верблюд. — Любуйся!

О, верблюд! Я в Израиле близко видел… такие странные… Арабы смеялись, нам через гида объясняли, что верблюды — единственные существа в мире, которые трахают самку вкруговую, не ссорясь, не бодаясь, не кусаясь, а просто сидят на земле и терпеливо ждут своей очереди: но вначале за самкой бежит, ловит и покрывает её самый шустрый и крепкий верблюд, другие же просто трусят следом, а потом сядут и ждут, когда придёт их очередь. И трахаются не как все копытные, стоя, а сидя. Видно, жизнь в пустыне заставляет ценить секунды счастья.

— Во умные, мужикам бы поучиться! — И Алка рассказала, что на одну её подружку Инку верблюд в Дубаях так харкнул, словно сотня мужиков разом кончила: — Она в шортах была и с менструацией, видно, не понравилось ему, — а потом сообщила, со слов дядь-Коли, что у лисы вагина точно размером с бабью и что в сталинское время зэки часто ловили лису в ловушку, привязывали к трубе или батарее, чтоб не царапалась, и пялили её до упаду, а лиса озиралась, как баба, жмурилась, мурлыкала… Ну, курнёшь?

— Я — нет, хватит. И так… шило в мыло… — Но она сунула мне «джойнт», и я взял, хотя брать не хотел, вспомнив сержанта и его песнь о водке: «Любишь?» — «Нет». — «Будешь?» — «Буду».

А, пусть!.. Папа говорит — не пей, помни о Йогги. А что о нём помнить? Прекрасно себя чувствует. Провёл в Киеве лучший год своей жизни, получал от Германии 600 евро в месяц на карманные расходы и оплаченную комнату, а от Украины — ежедневый борщ, сало и девочек, чего еще?.. Я же за руль не сажусь и по стройкам не того… И даже не пью сегодня, как ни странно.