Кирстен Торуп - Бонсай

Я ужасно волновалась, отправляясь на вечеринку в фешенебельной вилле с видом на Эресунн и побережье Швеции. Стефана раздражало мое беспокойство, он сказал, что Таня не наденет одно и то же платье дважды. Наверняка у нее новый наряд прямо из какого-нибудь парижского дома мод.

Конечно, на ней было зеленое платье. И Стефан избегал меня весь вечер, вел себя так, словно незнаком со мной. Большую часть времени я провела в туалете. В одиночестве, стыдясь своей жалкой имитации. В те несколько минут, которые я отважилась провести в большом бальном зале, украшенном цветами и свечами, из своего убежища в темном углу рядом с дверью я видела, как Стефан танцует с Таней и осыпает ее поцелуями по случаю дня рождения. Иногда Таня направлялась в мою сторону, и мне казалось, что она в бешенстве сорвет с меня платье-копию, но она проходила мимо, даже не удостоив взглядом.

Праздник продолжался до самого утра. На прощанье Таня подала мне руку и сказала: ей жаль, что она толком не пообщалась с женой своего хорошего друга, она надеется в будущем узнать меня получше. Мы стояли друг против друга в наших платьях-близнецах, и казалось, она этого не замечает. Таня вела себя как воспитанный интеллигентный человек, во всем меня превосходящий.

После нашей неудачи Стефан не спал со мной целый месяц. Это долгий срок для любой молодой женщины, которая, как и я, считает секс смыслом жизни. Иногда мне приходит в голову безумная мысль, что секс по большому счету его не интересует. Но я быстро ее отбрасываю.

Есть еще одна женщина, которую Стефан так живо описал, что мне пришлось ввести ее в дневник. Его любимая модель в академии. Я видела ее на рисунках Стефана. У нее пышные формы — рубенсовская женщина с густыми пшеничными волосами, толстой косой падающими на спину. Он говорит о ней как о восьмом чуде света. С ней мне, малышке-худышке, тоже не сравниться. Сколько бы я ни запихивала в себя конфет и пирожных, это никак не сказывается на фигуре. Стефан настаивает на том, чтобы рисовать меня точно в таких же позах, как и свою модель. Очень тяжело сохранять неудобное положение, не шевеля ни единым мускулом в течение целых пятнадцати минут. Ноги затекают, руки немеют. Все тело болит. Даже когда по моим щекам текут слезы, Стефан невозмутимо продолжает рисовать. «Искусство требует жертв», — говорит он, если я жалуюсь и дрожу от холода перед открытым окном. Во время работы ему нужен свежий воздух.

Мы сравниваем рисунки, и я вижу, что сравнение не в мою пользу. Заметно, что вдохновение художника пробуждается при виде классических форм натурщицы, ценимых им наравне с Венерой Милосской. Он говорит, что у меня нет обаяния, нет души. Мое тело хорошо в постели при выключенном свете. Его нельзя использовать как модель.

Я, конечно, не первая в жизни Стефана. Как было, например, у вас, когда вы встретились. До меня он был помолвлен с дочерью известного художника. Необыкновенной красавицей и вообще во всех отношениях необыкновенной. Вся семья (всего пять дочерей) оказала на него большое влияние. Стефан смотрел снизу вверх на импозантного авторитетного отца и начал подумывать о карьере художника. Патриархальная семья восхищала его. Он восторгался мягкостью матери и старшими сестрами Беаты, самоуверенными, сильными личностями. Беата походила на свою кроткую мать. По словам Стефана, она была самой женственной и домовитой из пяти девочек. Пекла чудесный хлеб, солила огурцы и варила нежный джем к чаю.

Стефан не мог выкинуть из головы семью бывшей невесты и жаловался, что я не пеку и не готовлю соленья, как Беата. Я спросила, почему он расторг помолвку, на которой были и кольца, и застолье с кучей тостов. Мне не удалось добиться вразумительного ответа. Я услышала лишь невнятные жалобы, что он не пожелал войти в буржуазную семью и играть роль безупречного зятя. Ему было не по себе с обручальным кольцом, он снимал его, выходя в город. Непонятно, как связать это с тем восхищением и обожанием, которые звучат в его голосе, когда он говорит о Беате, будто траур носит. И для меня загадка, почему он на ней не женился. Не понимаю, что же было не так с чудесной семьей, которую он превозносит до небес.

Отец, известный художник, узнав о размышлениях Стефана об искусстве, без его ведома послал рисунки и картины на приемные экзамены в Академию художеств, после чего Стефана приняли. Дал ему путевку в жизнь. Почему же ты так неблагодарен? Отблагодарил его, бросив дочку? — кричу я Стефану. Не могу выносить бесконечных намеков на Беату. Каждый раз, когда он ее упоминает и хвалит за мой счет, от меня как будто отрезают кусок мяса. Я становлюсь все меньше и меньше, пока не исчезаю совсем. Чувствую себя живым макетом той, когда-то (а может, и теперь) так любимой. Не знаю, что делать.

Можешь гордиться мной, мама. Я начала делать соленья и печь по рецептам, которые раздобыл Стефан. Домашние дела могут быть интересными, но по молодости я этого не понимала. Была вроде как на подхвате, поваренком. Резала петрушку, лук, чистила картошку, а ты жарила и пекла. Не посвящая меня в тайны кулинарного искусства. В свое время ты прислуживала в больших хозяйствах в Ютландии и сделала меня своим подобием. Может, это была единственная знакомая тебе роль, единственная, которой ты могла меня обучить.

Я еще и шью по оригинальным эскизам, нарисованным Стефаном. Но к своему ужасу, обнаружила, что мое недавно сшитое пальто — точная копия Беатиного. Это когда я в первый раз пошла с ним на концерт в «Одфеллоу палеет». На мне было новое зеленое пальто-трапеция из бархата. Чего мне стоило его сшить! Но в итоге все получилось, и «одежда создала человека». Я гордилась собой, чувствовала, что именно в этом пальто Стефану не будет стыдно пойти со мной.

В антракте он внезапно исчез, не проронив ни слова, и подошел к двум женщинам, помоложе и постарше, похожим на мать и дочь. На молодой было зеленое пальто — один в один мое. Это могли быть только Беата с матерью. Стефан принес двум элегантным женщинам лимонаду из бара и оживленно с ними общался. После антракта он прошел с ними в зал. Я осталась одна. Когда фойе опустело и двустворчатые двери в концертный зал закрылись, я ушла.

Стефан вернулся домой ночью. Я уже не плакала. Если что и способно превратить его в лед, так это женские слезы. Он совершенно не понял моей реакции. Если я не понимаю, что он обязан был проявить внимание к своей бывшей невесте и теще, то мне следует поучиться элементарной вежливости. Его обвинение повергло меня в ступор. Лучше бы ударил. Этого я ему, правда, сказать не осмелилась. Но позже, оттаяв, он предложил мне ткать, как это делает Беата, которая учится в Высшем училище прикладных искусств. Я купила подержанный ткацкий станок, сижу и прилежно тку. По-моему, уже неплохо получается. Сейчас тку шарф, в подарок Стефану на день рождения. Только теперь я чувствую, что по-настоящему стала с ним единым целым.