Давид Малкин - Король Шломо

– Бог послал нам такую удачу. Представь, большой шалаш о трёх стенках и в нём показывают притчу из этого свитка. Называется «Премудрость и глупость» [28] Пьеса-балаганчик «О Мудрости и Глупости» основана на «Книге Притч», гл. 1, 8, 9. . Ну-ка, дети!

Ном и Шая только того и ждали. Тут же в середине комнаты появились два плоских камня, и мальчики взобрались на них.

Ном выкрикнул:

– Премудрость провозглашает на улицах, на площадях подаёт свой голос. В самых шумных местах взывает она, при входе в городские ворота говорит она речи свои.

– К вам, люди, взываю.

Голос мой – к сынам человеческим, – вступил Шая. —

Я, Премудрость, обитаю с сообразительностью <���…>

У меня совет и мудрость, я – разум, у меня сила. —

Мальчик почесал живот под рубахой и продолжал:

– Господь создал меня в начале пути своего,

прежде созданий своих <���…>

когда ещё не было земли.

Я родилась, когда ещё не было бездны и источников, полных воды.

Я родилась прежде, чем погружены среди вод были горы, прежде холмов.

Когда ещё Он не сотворил ни земли,

ни полей, ни начальных пылинок Вселенной.

Когда Он задумывал небеса – я уже была там.

Когда Он проводил круг на поверхности бездны,

когда Он утверждал облака в высоте,

когда закреплял источники бездны,

когда полагал для моря устав свой,

чтобы воды не преступали Его приказ,

когда полагал основания земли —

я была при Нём,

я была радостью каждый день,

веселясь перед Ним всё время…

Он забыл слова, и отец пришёл ему на помощь:

– Послушайте наставления и будьте мудрыми!..

– Про муравья! Расскажи про муравья! – закричал Ном. – Ты всё забываешь!

– Расскажи ты, – предложила Мирьям.

– Пойди к Муравью, – начал Ном, остановился и пояснил: – Это Премудрость обращается к Глупости:

Посмотри на путь его, и ты поумнеешь.

Нет у него ни начальника, ни надсмотрщика,

ни правителя.

Заготовляет он летом хлеб свой,

собирает во время жатвы пшеницу свою.

Доколе, лентяйка, будешь ты спать!

Когда встанешь ото сна своего! <���…>

Ном вздохнул и закончил:

– Упорство невежд убьёт их.

А слушающий меня будет жить безопасно и спокойно,

не страшась зла… – Дальше я забыл, – смутился Ном.

– Вы и так много запомнили, – сказала Мирьям. – Ну, вот и хлеб наш готов.

Семья принялась за еду. Потом Яцер бен-Барух допоздна рассказывал о празднике Суккот в Храме.

Дети уснули там же, где представляли «Премудрость и Глупость». Дочери отправились к колодцу мыть посуду. Завтра придут соседи послушать о паломничестве в Храм. Яцер бен-Барух и его жена остались одни, сидели и смотрели на угли, догоравшие в печи.

– Расскажи ещё про Ерушалаим, – попросила Мирьям. – Что делает там народ, когда праздники кончаются?

– Что делает народ? – повторил Яцер бен-Барух. – Одни заняты выделкой кож для сандалий или доспехов, другие варят сыры, третьи выжимают из маслин масло, четвёртые вырезают из бараньих рогов шофары или делают музыкальные инструменты для Храма – всего не расскажешь. Так они и селятся: сыровары на одной стороне города, оружейники – на другой, горшечники – у ручья Кидрон. Ну, а левиты и коэны селятся ближе к Храму. В Офеле строят себе каменные дома приближённые и родственники нашего короля.

Тут он заметил, что жена уснула, сморенная теплом от печи. Яцер бен-Барух уложил Мирьям, накрыл её овечьей шкурой, сделал дочерям знак не шуметь, вышел и остановился перед домом.

К вечеру птицы умолкли, исчезли из виду. Появился тоненький месяц.

Целых пять дней Яцер бен-Барух уходил всё дальше и дальше от Ерушалаима, но сейчас, стоило ему посмотреть в ту сторону, откуда пришёл караван, как лучи от стен Храма будто дотянулись до его лица. Яцер бен-Барух опять услышал слова, которые произнёс король Шломо в Храме, когда читал из Священного свитка:

«Господь избрал мой народ. Значит, Он сохранит его навсегда».

Ещё не окончательно рассвело, когда Шломо поднялся по склону горы к ограде храмового двора. За зиму склон зарос диким укропом и ромашкой, и тропа, протоптанная еру шал аимцами, в утреннем сумраке казалась серебряной.

Недалеко от ограды были сложены сосновые поленья, рабы-хивви привозили их с севера. Дров нужно было много, и храниться они должны были вне Храма. В Девятом и Десятом месяцах шли сильные дожди, и поленья до сих пор оставались прикрытыми ветками. Когда дрова вносили во двор, левиты из службы Проверки долго осматривали каждое полено, чтобы в нём не оказалось древоточцев.

Заря едва прикоснулась к небу над ещё не пробудившимся городом. Король Шломо посмотрел на восток и разглядел внизу Храмовый сад, ще, должно быть, уже начали работать левиты. Тимна, царица Шевы, подарила Ерушалаиму драгоценные саженцы ароматических растений, в почве Храмового сада они принялись и уже через год вошли в состав благовоний для воскурения на Золотом жертвеннике.

Полюбовавшись Ерушалаимом с вершины горы, король Шломо вошёл во двор и направился к Храму. Левиты и коэны, попадавшиеся навстречу, приветствовали его, спеша по своим делам: скоро в Храм потянется народ.

Проходя мимо мастерской, где изготовляли посуду для священнослужителей, король Шломо остановился возле левита, который вытачивал из базальта большую тарелку. После того, как они поздоровались, левит сказал:

– Посуда, которую делает здесь раб твой, – каменная.

Слепой мальчик в это время высверливал внутреннюю часть чаши, подливая туда воду и направляя бронзовое сверло. Доводили посуду до гладкого состояния пальцами.

Король Шломо попрощался и пошёл дальше. Поровнявшись со столами для разделки туш, он загляделся на ловкую работу коэнов. Пока одни отделяли задние ноги овцы и вынимали её внутренности, другие, молодые, босоногие и весёлые, несли уже обмытые части по скользкому пандусу наверх и там посыпали их солью, третьи вилками и лопатками раскладывали куски на решётке так, чтобы мясо быстрее сгорало.

Вдруг коэны остановились и посмотрели куда-то вправо. Там, стараясь поскорее миновать пространство, высветленное менорой, шёл, ссутулившись и ни на кого не глядя, человек, ведущий за руку укутанную в тёмный платок женщину. Вглядевшись, Шломо узнал своего писца Офера бен-Шиши.

Всем, кто стоял во дворе Храма, было интересно, зачем писец повёл женщину в крайнюю угловую комнату, куда незадолго до того прошёл Элицур бен-Аднах. Шломо и священнослужители проводили взглядами писца и женщину.

– А, – произнёс один из коэнов, стукнув себя по лбу. – Сота!