Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

- Тачку силиката за туфли!

- У него кирпичи все битые! Возьми лучше мой секундомер!

- Где битые? Там битых половина! Отклейся, падаль!

- Сам ты падаль! Испарю как солярку!

Двое горячих коммерсантов скрестились врукопашную. Я же хотел поскорее выдраться к Позорному столбу, и от него пробиваться на запад, где ждал меня, согласно инструкции, магазин. Этот Позорный столб черной масти с колесом наверху я заметил сразу. Похожие столбы я видал еще на полотне «Триумф смерти», созданном кистью Питера Брейгеля. Довольно зловещего содержания, между прочим, картина. Я было рванулся к столбу из окружения, но местное купечество держало осаду прочно. Каким-то путем информация о моих исключительных ботинках разнеслась уже повсюду, и теперь каждый меняла стремился отхватить их любой ценой.

- За обувь стальную молнию дам! И четыре канистры масла подсолнечного!

- Откажись, монах! У него масло для токарных станков! Ты всучи мне боты за крымский лук! Еще до Успения слезами утрешься!

- Немецкий штык! Волос рубит! Мало? Два запасных лезвия к нему!

Ушел бы я дальше босой, со штыком, секундомеров и канистрами, если бы не вклинилась в торговые ряды целая шайка дружинников, оснащенная хоккейными клюшками. Все они так же имели черные повязки на рукавах. Бойко шуруя спортивным инвентарем, эти стражи порядка рассеяли настырных продавцов, и любезно доставили меня к Позорному столбу. У столба на цепях сидела парочка изможденных мужчин в лохмотьях и одна миловидная особа удачного сложения с убранными в длинную косу огненно-рыжими волосами. В противовес товарищам по несчастью одета она была весьма уверенно: в синие атласные шаровары и шелковую блузочку. Шаровары, облепившие под дождем ее узкие бедра, как и блузочка, сквозь которую просматривалась едва ли не мальчишеская грудь, выгодно подчеркивали все достоинства этой червонной дамы. По очереди жестоко молотила она остроносыми туфлями обоих узников, без того избитых до изумления. Судя по гримасе, обезображивающей правильные черты, особа настроилась прикончить их как можно скорее. Узники, покрытые, как свежими ссадинами, так и ранениями, кровь на которых давно испеклась, едва дышали.

- Вы-то куда смотрите? - оборотился я к хоккейной дружине. - Она же их до смерти забьет!

- Сто пудов ликвидирует, - поддержал меня румяный страж в суконной кепке с опущенными ушами и с тяжелым рашпилем, заткнутым наподобие кинжала за офицерскую портупею. - Железная леди. Минут за пятнадцать уложится.

Остальные, молча, и с любопытством наблюдали экзекуцию. Определивши дружинника в портупее, как старшего по званию, я потребовал остановить расправу тотчас, и сам было устремился к даме червей, но ловкие блюстители сгребли меня в охапку. На мою запальчивую речь о явном содействии криминалу, вожак откликнулся вполне даже приветливо:

- Криминал мы сразу пресекли. Теперь плутовка раскаивается.

Его лапа, усыпанная веснушками, лениво сползала во внутренний карман, и вернулась оттуда с бумажником.

- Это что? Фокус такой?

Изумление мое вызвало гогот всей дружины.

- Фокус-покус, - запястьем смахнув проступившие слезы, вожак терпеливо прояснил ситуацию. - У нее Виктория кличка. Официально Вика-Смерть.

Она и пригрела твою собственность, когда ты на ярмарку забрел. У нас везде агенты внедренные. Взяли с поличным и оформили в колодку до ближайшего отпущения. Таков обычай, монах. Пока ты штиблетами спекулировал, Вика-Смерть уже каялась публично.

- Первый, кажись, готов, - пожилой долговязый страж порядка сел на корточки рядом с узником, застывшим в луже собственной крови. - Спекся.

- Отпустите его, - приказал командующий.

Дружинник с набором ключей, подсевши к долговязому товарищу, только еще собирался отомкнуть замок на колодке убитого, а Вика-Смерть уже беспощадным ударом по виску прикончила второго. С ужасом и отвращением рассматривал я красные ее туфли на высоких каблуках.

- Снимай прищепку, Митя, - прозвучал, будто издали, утомленный голосок. - А вам должно быть стыдно, святой отец. Подняли шум из-за копеечного бумажника. Где смирение ваше? Где кротость и аскетизм?

Я вскинул глаза на злобную стерву, и поразился. Томно и, вместе, насмешливо изучала меня очаровательная госпожа, сохранившая в свои годы почти былую привлекательность. Я узнал ее. Виктория Гусева. Когда-то цензор издательства «Советская Россия», снабжавшая меня запрещенными ксерокопиями Франка, Солженицына и Блаватской. «Помнишь рыжую телку из «Лабиринта»? - всплыли на поверхность моего сознания, бессмысленные, казалось, автобусные реплики Словаря. - Она тебя вспоминает». Кажется, я действительно познакомил их в «Лабиринте». Словарь за ней потом волочился, да напрасно. «Что она делает здесь? Ворует кошельки? Вряд ли. Виктория всегда целилась выше. Истребляет мужчин? Более, чем спорно. К мужчинам она питала слабость. Разве, что Словаря не жаловала. Пьет бесплатное пиво? Сомнительно. Алкоголь вызывал у нее стойкое отвращение. Внезапный кризис ценностей? Сдвиг по фазе? Что? - рой вопросов, звеневших в моей голове, смахнула реальность. - Без разницы. Эта сука людей хладнокровно убила. И все. И не важно, кем она в прошлой жизни была».

- Офицер, - снова обратился я к руководству, - я здесь проездом. Ваши обычаи мне в новинку. И вот я не совсем понимаю. Чтобы у вас индульгенцию за кражу получить, я должен парочку нарушителей прикончить?

- Индульгенцию?

- А так по латыни отпущение грехов называется, Митя, - пришла на помощь анархисту освобожденная от колодки рыжая тварь. - Ты заходи, Дмитрий Кондратьевич, в мою вечернюю школу жизни по адресу Косой переулок. Я там латынь преподаю от 20 до 24. Это длина. Диаметр тоже имеет значение.

- Мы, что ли, правила устанавливаем? - пропустив ее справку мимо, обиделся на меня офицер. - Я идейный анархист. По мне, так любая собственность есть грабеж обездоленного гражданства, понял? И бумажник свой ты украл у людей без бумажников, понял? Я сын Прудона и Бакунина. А в Бога я не верующий. И не грехи я отпускаю, а людей, искупивших кровью. Мое дело нейтральное. За порядком следить. Анархия – мать порядка, понял?

- Ну, вы тут разбирайтесь, мальчики, - Виктория отослала мне воздушный поцелуй, и растворилась в толпе коммерсантов.

- И кто же правила устанавливает? – окончательно сбитый с толку, я еще пытался что-то выяснить.

- Да ты и устанавливаешь, поповское семя! - распалился вождь идейных анархистов. - Митя привязывай! Митя наказывай! А не ты, так фанатики твои, славяне! Пусть Божий суд грешные души рассудит! Кто в поединке выжил, тому и прощение от Царства небесного!

- Бог не в силе, а в правде! – я в бешенстве дернулся, но прихватили меня надежно.

- Бог в правде, - как-то вдруг успокоился Митя-анархист, - но, правда - в силе. Чьи слова?