Олег Егоров - Казейник Анкенвоя

Буксир прошел вдоль высоченной дамбы до небольшого бетонного причала, от которого поднималась узкая лестница куда-то ближе к станции «Сокол». Мимо пронесся машинист Крючков, подхватил носовой конец, ловко махнул на причальный выступ и закрепил конец, обмотавши его вокруг стальной скобы, вмурованной в бетон. Вернулся, сбросил трап в четыре доски на пристань.

Из рубки, желая друг другу избежать ареста, вышли Зайцев и Герман.

- Дарья знает? - спросил я Зайцева.

- Не надо ей знать, - решительно вмешался Герман. - Когда не знает, по закону тогда молчит. Когда знает, пособничество. Кто химические отходы изготавливает, под особой статьей. А не обязаны доносить, кто пытки любит. Я завтра донесу. Вечером. В 22.30. До вечера в Израиль успеешь?

- Лучше в 23. Успею. У меня зелени почти двести тысяч в ячейке сберегательной.

- Молодец, дус, - похвалил его татарин, подтвердивши мою догадку. - В секторе Газы шейхом станешь с такими бабками. Гарем себе купишь из кафеля. Жене я сам все объясню как лучше. Действуй.

Он хлопнул редактора по ватному плечу, и Зайцев на шлепанцах съехал с трапа.

Глухих я руки на прощание не пожал. Руки мои были заняты, и татарин все верно понял.

- Удачи тебе, Герман.

- Аллах тебе помогай, христианин.

Прижимая Вьюна к груди, я осторожно сошел по трапу на пристань. Подниматься мне предстояло высоко, но Вьюн, легкая как перышко, была подъемным грузом.

С передышками взойдя на дамбу, я так и не услышал коротких сигналов буксира. Знать, Глухих лично желал убедиться, что подрывник-редактор навсегда исчезнет из его с Дарьей Шагаловой жизни. Зайцев, намного опередивший нас с Вьюном, терпеливо ждал у бетонного парапета, за которым открывался вид на Казейник.

- Идемте, - сказал Зайцев, - далее медлить опасно. Электричка ждет.

- Идемте, - согласился я с редактором. - В электричках вас уже ищут, Зайцев. На вокзале ждут обязательно. Вас поймают, и станут бить, пока вы не вспомните формулу красного меркурия.

- Мне формула неизвестна, - помрачнел редактор.

- Этого им не известно.

Я присел на корточки, устроил Вьюна у себя на коленях, придерживая одной рукою, и закурил. Над Казейником размазались редкие перистые облака, точно маляр небесный примеривался, как ему лучше свод белить. А как же? Москва-то белокаменная.

- Наедине желаете с девочкой в роще погулять? - обозлился вдруг Зайцев. - Я изучил вас, жалкий растлитель. Пока она без сознания, вам свидетели мешают. Если надо от меня избавиться, так и сознайтесь по-мужски.

Я мог, пожалуй, избить его. Учитывая нелепую смерть Лаврентия, избил бы.

Но запас моих сил почти совсем израсходовался. Силы я тогда вынужден был экономить.

- Направо магистраль, - сказал я Зайцеву. - Поймаете частника, доберетесь без лишних проблем.

- У меня денег нет, - голос редактора дрогнул. - У меня все деньги почти двести тысяч зеленью в ячейках. На улице Ямского поля, и на проспекте Вернадского.

Я отдохнул, и пора было идти на электричку. Из сумки ассигнаций, внесенных Борисом Александровичем за жизнь пилота Шевченко, я взял только двести нефтедолларов, оставленных вначале пути на таможне у кого-то из анархистов под расписку. Две купюры по сотне. Я ловко и осторожно, чтоб не уронить Вьюна, сместил молнию нагрудного комбинезонного кармашка, и подбросил одну сотню к шлепанцам редактора.

- Удивительно, что мы встретились. Это судьба, - переполнился чувствами Зайцев, поднявши купюру.

- Я более года встречался с дюжиной редакторов безо всяких последствий.

Зайцев помчался вправо по дамбе. Я встал с корточек, и перехватив удобней Вьюна, отправился влево к роще. С перекурами на пеньках и пригорках, за час я добрался до станции. На станционной площади я зашел в обменный пункт и сменял ассигнацию на три тысячи отечественных рублей. И только уже в электрическом вагоне, устроившись на последней скамье, достал я ампулу с нашатырным спиртом. Отколовши стеклянный колпачок, я натряс на свою ладонь содержимое ампулы, и дал Вьюну вдохнуть изрядную порцию аммиака.

Вьюн дернулась всем телом и очнулась. На щеках ее проступил румянец. Она села, болезненно морщась.

- Жбан разламывается. И тошнит. Как если прямым ударом в челюсть на спарринге завалили. И еще когда чердаком треснешься обо что-нибудь крепкое.

- Ты и треснулась обо что-нибудь крепкое.

- Обо что?

- Ничего не помнишь?

- Последнее, когда пепел твой высыпала на палубу.

«Ретроградная амнезия, - поставил я опытный диагноз. - Порядок. То, что доктор Сербский прописал». Подобный эффект иногда наблюдается после черепно-мозговой травмы средней тяжести. Помню, я под городом Солнцево в автомобильную аварию угодил. Но помню избирательно. Последнее, что помню, заправочную колонку. Авария случилась минут через пятнадцать.

- А где Лавочка? - Вьюн завертела больной головой. - В тамбур вышел?

- Просто вышел. Совсем.

- Что за пурга? - оторопела Вьюн.

- Тебе видней, - я отвернулся к окну. - Вы в стороне от меня выясняли. Потом он ушел, а ты вернулась.

- Ни черта не помню, - Вьюн с болезненной гримасой потерла висок. - Наверное, признался, что телка у него в этом… на Валдае. Ладно. Проехали. Все равно, мы разные. Не срослось бы у нас в нормальной жизни. Обо что я хотя бы?

- О скамью. На платформе. Об угол. Помидор там был раздавленный, ты наступила.

- Беда не приходит одна, - философически заметила Вьюн.

- Это не беда. Легкое сотрясение. Покружится и пройдет. Спи, тебе надо.

- Пожалуй.

Она уснула, загнав ладонь между щекой и моими коленями. И так она проспала до Москвы. В Москве мы угадали под ливень. Словно Казейник переметнулся вместе с нами. Что же, ливень для нас был естественной средой обитания. Обгоняя нас, мчалось под ближайшие крыши мужское и женское население электропоезда. Мы шагали по лужам и ручьям как парочка непромокаемых призраков. Вышли на привокзальную площадь, где я посадил Вьюна в такси.

- А ты чего ждешь? - спросила Вьюн в открытую дверцу.

- Я на метро. Я уехал на метро и вернусь на метро. Я последовательный.

- А я что, рыжая? - обиделась Вьюн.

- Да. Ты рыжая. И умная. И смелая.

Захлопнув дверцу, я поплелся к неоновой букве «М».

- Избавиться хочешь? - у входа она поймала меня за капюшон. - Ошибочка.

Я тоже последовательная. Вот только в багажнике скучно трястись.

Ближайшая зеленая ветка росла на станции «Театральной». Там и пересели мы в последний вагон, пустой на четверть.

- Ты меня провожать надумала? - спросил я, косо глянувши на мою послушницу.

- Сейчас. Губы раскатал. Просто не могу я так сразу ввалиться к предкам.

- А как можешь?

- «Как-как», - огрызнулась Анечка. - Заладил. Постепенно. У бабки перекантуюсь. На «Водном стадионе». Она тренер по синхронному плаванию. Реабилитирует.