Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

На палубах «Титаника» пассажиры пришли в себя. Потом вспыхнуло ликование.

Пока «Нью-Йорк» снова пришвартовывали и укрепляли швартовку других судов, «Титаник» почти не двигался, чтобы несчастье не повторилось. Благодаря находчивости экипажа буксира удалось избежать катастрофы, которая помешала бы предстоящему трансатлантическому рейсу, а то и стоила бы человеческих жизней.

Все обернулось лишь часовым запозданием.

Джейсон и Алекс спустились с палубы, перед уходом они плюнули в воду, чтобы дурное предзнаменование потеряло силу.

Когда «Титаник» второй раз медленно выходил на фарватер, никаких происшествий не случилось. Был подан сигнал к ленчу, и пассажиры потянулись к ресторанам и обеденным залам.

В салоне перед роскошным рестораном первого класса уже сидел оркестр, строгий, подтянутый, и под руководством капельмейстера Джейсона на прощание с Англией играл веселые мелодии. Пока судно шло мимо острова Уайт, пассажиры, еще взволнованные недавним происшествием, медленно собирались к столу.

Джейсон поднялся на палубу, и его встретил закат; он устал, потому что они играли почти весь день. На западе над самым горизонтом висел красный шар. Небо было прозрачное, как стекло. Его очистил ветер.

На корме пели эмигранты. Кто-то принес аккордеон и заиграл жигу. Вокруг тут же столпились люди, счастливые, еще не верящие, что путешествие уже началось. Джейсон никогда не мог понять радости этих людей, по их лицам он видел, что перед ними открывается что-то таинственное, что-то непостижимо прекрасное, страшное и важное: они покидали Европу, покидали дом и отдавали себя во власть будущего. Они вступали в чистилище между своим домом и чем-то новым, совершенно неведомым. Многим из них уже не суждено было увидеть старый континент. Джейсон достаточно хорошо знал Нью-Йорк, чтобы понимать, что их там ждет.

Ему все это казалось тупым и бессмысленным. Он не понимал радости, пылавшей на лицах эмигрантов, как не понимал и вдруг набегавшей на эти лица тени, когда в припеве говорилось о прекрасных холмах Корнуолла, или откуда они там приехали. Ему было одинаково чуждо и их стремление обрести новый дом, и тоска по старому.

Или он просто не хотел ничего этого понимать?

Его залил красный свет. Опять. Джейсон снова купался в этом зареве. Тяжелое, сытое солнце окрасило море. Звонкая песня эмигрантов и их смех превратились в мяч, который то взлетал к небу, то подпрыгивал по поверхности воды. И тут к Джейсону вернулись его утренние мысли, мысли о том, другом. То красное зарево, помнишь его? Помнишь то утро, когда солнце текло к тебе, словно река зла? Голоса на корме стали частицей воспоминания, частицей мерцавшей в нем картины, частицей того утра, когда верное время перестало быть верным.

Было позднее сентябрьское утро. Через матовые высокие окна со свинцовыми переплетами солнце падало на дубовые панели и пол старого школьного холла. Все было окрашено этим светом. Темнота, притаившаяся под потолочными балками, походила на сгустки запекшейся крови.

Из коридоров доносились крики мальчиков. Иногда мальчики, оживленно болтая и смеясь, пробегали через холл, спеша из одной классной комнаты в другую. Это была старая часть школы. Над панелями висели гербы и портреты адмиралов. У одной двустворчатой двери стояли два рыцарских доспеха, у другой — два копья.

В холле, повернувшись лицом к окну, стоял высокий рыжеволосый мальчик. Он закрыл руками лицо и не двигался, словно вокруг него ничего не существовало. Он не замечал тех, кто проходил по холлу.

Он видел только красное зарево, и больше ничего. Оно проникало между его пальцами, прижатыми к глазам. Это был уже не обычный свет, но нечто другое, более сильное, причинявшее боль. И оно вторгалось в него.

Все остальное казалось далеким аккомпанементом, некоей сопровождающей мелодией. От каменного пола исходил холод, ледяная нежность, тянувшая его вниз, он думал: я сейчас упаду. Я хочу упасть. Но он не упал, зарево крепко держало его и не желало отпускать.

Из нагрудного кармана его школьной формы торчала какая-то бумага. Она тоже была окрашена заревом.

Джейсон стоит на каменном полу и плачет.

Отныне он всегда, всегда будет плакать над этим утром. Отныне этот свет всегда будет мерцать в нем, и день так никогда и не начнется. Он навсегда запомнит письмо и сдержанные слова, которые директор произнес перед тем, как освободить его от уроков на весь день. Он запомнит, что Джейсон, который был уже не им, но другим, старым Джейсоном, вежливо поблагодарил директора, вышел из его кабинета и исчез насовсем.

Не успел он уйти дальше холла, как у него брызнули слезы; вот тогда-то он и увидел то красное, что текло в стрельчатые окна. Он не знает, сколько времени простоял неподвижно. Ему четырнадцать лет. Но у него нет возраста.

За три года до этого отец ходатайствовал о получении поста полкового врача в Индии, недалеко от Мадраса. Доктор Кауард устал, и ему было полезно сменить обстановку. Там, на Востоке, проводились весьма важные исследования по интересующей его теме, и отцу Джейсона хотелось принять в них участие. Кроме того, в Индии хорошо платили. В тот год Джейсон в любом случае должен был поступить в школу-интернат, в один из лучших, конечно. Его отправили в интернат вопреки желанию матери, да и отца тоже. После отъезда родителей прошло два с половиной года, всего отцу предстояло проработать в Индии три года. Когда в то утро, сразу после утренней молитвы, Джейсона позвали к директору, он решил, что от родителей пришло запоздавшее поздравление с днем рождения.

Группа мальчиков замечает в холле неподвижную фигуру. Они переглядываются. И подходят поближе.

— Красная шапочка, — говорит кто-то.

— Петушачий гребень!

Слова звучат тихо, но обидно. Мальчики обмениваются насмешливыми взглядами — Джейсон не похож сам на себя. Он их не замечает.

— Лунатик! — говорит один.

— Глухой! — подхватывает другой.

Джейсон и в самом деле в то утро словно оглох. Лишь когда один из больших мальчиков, осмелев, бьет его по спине, он оживает. Нерешительно делает шаг вперед, оборачивается и смотрит на них незнакомым взглядом.

Они полукругом стоят перед ним. В красном зареве их лица кажутся покрытыми пеленой. Фигуры черны как уголь.

Мальчики снова переглядываются. Было бы неплохо вздуть кого-нибудь здесь, в самом холле, это был бы настоящий подвиг. Слава о нем сохранилась бы на долгие годы.

А Джейсон жаловаться не станет, на это у него ума хватит.

Джейсону несладко жилось в этой школе, хотя кое-кому приходилось еще хуже. Словно легкое, далекое дуновение перед ним возникает одна картина. Однажды в лесу отец показал ему муравейник. Строго соблюдая порядок, в нем прилежно трудились коричневые муравьи. Отец рассказал об их организованном сообществе, о господствующей у них иерархии, данной самой природой, о том, что каждый муравейник — это большой единый организм. Они вместе наблюдали за муравьями. Наблюдение. Одно из отцовских словечек. Отцу весь мир представлялся чем-то, что заслуживало наблюдения, каждое явление подчеркивало какое-то другое. Отец подвел Джейсона к другому муравейнику, ярдах в ста от первого, взял там маленького черного муравья и положил в спичечный коробок.