Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути

Но вот спектакль кончился и грянул гром аплодисментов, София не аплодировала. Не улыбалась. Лицо у нее словно застыло. Макс Еннер много раз выходил кланяться. Он снял свою «дьявольскую» шапочку, и под ней обнаружилась неожиданно светлая, ржаная копна волос. С сердечной и усталой улыбкой, такой странной на лице Мефистофеля, он приветствовал публику и поднимал цветы, которыми его забросали.

По дороге домой София все время молчала. Только через полчаса Давид осмелился заговорить с ней. Но и тогда она отвечала односложно.

На Лаимгрубенгассе она обняла его и крепко прижалась к нему. Что-то шепнула на ухо. Потом отпрянула и скрылась в подъезде.

Ничего не понимая, он пошел домой.

Два дня Давид не видел Софии. Ему было не по себе, плохо спалось. Он заходил к ней, но не застал. Наверное, он мог бы застать ее у матери, но пойти туда без приглашения он не решился. Он успокаивал себя тем, что у Софии много работы.

На третий день Давид зашел в кафе, чтобы повидаться с Ханнесом, и неожиданно застал там Софию. Она сидела за тем же столиком, что и Ханнес, и разговаривала с каким-то незнакомым человеком.

Давид хлопнул Ханнеса по плечу. Ханнес побледнел, криво улыбнулся Давиду, но не сказал ни слова. Давид подошел к Софии, которая еще не заметила его появления и продолжала говорить с незнакомцем. Давид осторожно прикоснулся к ее затылку. Она вздрогнула и подняла голову.

— Давид! — София улыбнулась. — Рада тебя видеть!

Он опешил от удивления. Обычно она не так сним здоровалась. Теперь и незнакомец обратил внимание на Давида, встал и протянул ему руку. Это был высокий голубоглазый блондин лет сорока с небольшим; статный, хорошо одетый, в очках; волосы напомажены. Его лицо с правильными крупными чертами излучало спокойствие и благожелательность. Давид пожал протянутую руку — большую, теплую и надежную.

— Давид, — сказала София, — это Макс Еннер. Макс, это Давид Бляйернштерн.

— Очень приятно, господин Бляйернштерн, — приветливо сказал актер. — София говорила мне о вас.

Давид не сразу понял смысл сказанного.

— Очень рад… господин Еннер, — пробормотал он наконец и опустился на стул. Неужели это возможно? Неужели этот приятный дружелюбный человек недавно вечером потряс весь Бургтеатер? О том спектакле ходили слухи, это была сенсация. Еннера просили еще раз выступить в роли Мефистофеля, но настоящий исполнитель уже выздоровел, и Еннер из солидарности с коллегой отклонил это предложение. Но почему он здесь? Посетители за соседними столиками с любопытством поглядывали на актера, сидевшего с тремя ничем не примечательными молодыми людьми.

— Я слышал, вы и София были в театре в ту среду? — сказал Еннер, чтобы помочь Давиду прийти в себя.

— Да… Нам очень понравилось. — Давид покраснел.

Актер дружески кивнул.

— Приятно снова оказаться в Вене, — сказал он, не спуская глаз с Давида. Давид робко улыбнулся. — Приятно встречаться с молодыми, ведь все важное происходит среди молодежи. Я читал стихи господина Шахля в журнале «Ахорн» — я пытаюсь следить за всем, хотя и живу теперь далеко от Вены… Мы как раз говорили об этих стихах.

Давид промолчал. В голове у него было пусто.

— Я сказал господину Шахлю, что мне его стихи кажутся очень музыкальными, — продолжал Еннер. — Быть может, им еще недостает ясности мысли, но они необыкновенно музыкальны.

— Еще раз спасибо, господин Еннер, — гордо сказал Ханнес и завел долгий разговор о поэзии, о том, что стихи, прочитанные глазами и на слух, воспринимаются по-разному… Давид не вникал в смысл его слов.

Еннер отвечал сдержанно и непринужденно. Время от времени он бросал взгляд на Софию и Давида, словно желая вовлечь их в разговор, и дружески улыбался Давиду, который никак не мог справиться со своей застенчивостью. София поняла его состояние и тихо сказала ему, пока Еннер и Ханнес были заняты своим разговором:

— Макс — друг мамы. Раньше он часто бывал у нас дома.

— Угу. А мне казалось, ты говорила…

— Что? — София отвела глаза.

— Нет… — сказал Давид. — Нет, ничего. Где же вы теперь встретились? У мамы?

— Да. Макс хотел повидаться со мной, ведь он знал меня еще ребенком. Он навестил маму, и она послала за мной…

— Наверное, это было очень приятно? — Давид неуверенно улыбнулся, но тут же в нем всколыхнулось жгучее чувство тревоги и страха.

— Макс захотел познакомиться с тобой, и мы с ним пришли сюда. Мы пришли ради тебя. Я думала, что ты здесь. Но нашли только Ханнеса. Теперь он завладеет Максом на весь вечер.

Перед мысленным взором Давида вдруг возникла разбитая витрина с торчащими обломками стекла. Что-то мучило его, что-то, чего он не мог, но непременно должен был вспомнить. София по-прежнему избегала его взгляда и во все глаза смотрела на Еннера.

— А не выпить ли нам? — весело предложил Еннер.

На столе появилась бутылка вина.

Остаток вечера превратился в настоящий кошмар, особенно после того, как Давид выпил и потерял контроль над собой. Он не привык к алкоголю, и уже после второй рюмки у него зашумело в голове. Ему хотелось показать, что он нисколько не стесняется и вообще ничего не боится. Поэтому он громко и оживленно говорил с Еннером, улыбался, смеялся, спрашивал, можно ли играть дьявола, не становясь дьяволом хотя бы на время спектакля. Наверное, в Еннере и вообще есть что-то дьявольское? Знаком ли он с дьяволом? Знаком лично? София метнула на него сердитый взгляд, но Еннер отвечал без малейшего раздражения:

— Это трудный вопрос, мой юный друг. Гораздо труднее, чем ты думаешь. Если дьявол существует, он должен быть настолько злым и безобразным, что никто не осмелился бы встретиться с ним с глазу на глаз. Он был бы пострашней всех ужасов войны, в его смехе звучал бы злобный смех всего мира. Такое существо нельзя изобразить на сцене. Я играю не дьявола.

— Вот как? — высокомерно удивился Давид. — А кого же?

— Я пытаюсь играть актера, который играет дьявола. Думаю, иначе сыграть Мефистофеля невозможно. Это не так просто, как может показаться на первый взгляд.

— Но этот актер, этот шут, находясь на сцене, тоже должен нести в себе некий заряд зла, чтобы быть убедительным?

— Да, — серьезно согласился Еннер, — Думаю, это верно.

— Конечно верно. — Давид вспылил. София хотела остановить его, но Еннер успокаивающе прикрыл своей большой ладонью ее руку и продолжал:

— Как ни странно, — он обращался к Давиду, — зло, которое актер должен изобразить, он, безусловно, должен отыскать в себе самом. Но актер не может просто сыграть зло, живущее в нем, — оно не будет похоже на настоящее, ему будет недоставать подлинности. Он должен воссоздать это зло средствами искусства. И тогда он уже забывает о зле или темных силах внутри себя. Он заряжается новой силой, силой света. Пусть публика воспринимает это как поток адской тьмы, для него самого — это свет, доброта. Необходимо помнить о разнице между внешностью и сущностью, между иллюзией и действительностью. Цель актера в том, чтобы зло выглядело как зло. В жизни носители зла часто выглядят вполне невинными и безобидными. А вот безобидный Мефистофель на сцене был бы просто смешон.