Олег Лукошин - Первое грехопадение

— Нет или вы не помните?

— В моей памяти нет таких воспоминаний.

— Вы видите ползущую по дереву змею. Ваши действия.

— Змею?.. — голова была тяжёлой и не желала мне подчиняться. Не удалось даже приподнять её. — Какую змею?

— Ядовитую змею. Она шипит и высовывает язык. Что вы будете делать?

— Не знаю… Понятия не имею.

— Вы должны ответить.

— Я отрываю ей голову.

Голос доктора был глухим и отдалённым. Я едва слышал его.

— Два ребёнка. Мальчик и девочка. Девочка отнимает у мальчика игрушечный пароход. Кто из них ваш ребёнок?

— Отнимает девочка?.. Забавно. У меня нет детей.

— Один из них — ваш ребёнок.

— Мой ребёнок — внутри! Он внутри меня!

— Он один из них.

— Он ещё не родился!

— Вы держите в руке мужской член. Вы хотели бы его погладить?

— Мужской член? Да, конечно!

— Вы гладите его. Что ещё?

— Я плачу.

— Вы плачете?

— Я плачу неистово. Я ласкаю его и плачу.

— Хорошо. Вы бреете волосы.

— Волосы? На спине?

— Разве я сказал на спине? Вы бреете их на спине? Это спина?

— Спина? О, чёрт, неужели он вернулся!

— Кто он?

— Мой мужчина. Мой бывший мужчина.

— Сколько лет вы встречались?

— Три года. Три ужасных года. Знали бы вы, как он неприятен мне!

— Вы венчались в церкви?

— Мне трудно вспомнить. Церковь…

— Вспомните церковь. Нечто очень важное связано с церковью.

— Церковь…

Я в белой фате, я венчаюсь. Над моей головой держат венец, я смеюсь и жду мужа. Подъезжает машина, он выходит из неё — в чёрном костюме, с розой на лацкане. С огромным букетом роз.

«А ещё он уложил лаком волосы. Первый раз в жизни. Они были такие гладкие, твёрдые и совершенно не колыхались на ветру».

Два бокала, в обоих — вино. Руки смыкаются, слышен звон хрусталя. По течению и в кратности — завлекаемы, видимы. Солнце? Да, почти что. Плотность разрывается и сквозь густые покровы пробивается первый луч. Ласка, нега, расслабленность. Меня трогают руки, скользят по груди, по животу, потом спускаются ниже… Ориентир вдали, курс прочерчен, колонны движутся. Влагой, влагой, влагой — идём и движения яростны. Прочерки, воздействия. Что-то не так? Всё так, дорогая, всё так. За приходом искры и разносятся сонмами во всю безбрежность. Сеют, жнут. Люди со сжатыми кулаками, за ними правда и ответственность. Порой в забытьи, порой отчаянием. Рухни, сойди! Отведут в конечность начертанного, объяснят позывные. Ответишь двумя длинными и коротким. Жертвенные, и топтать, топтать. Отчётлив, разумен, скор. Приходит тишина, девушки молчат и жалостливо смотрят вдаль. Вечер. Ты возьмёшь меня с собой? Ну, конечно. Конечно. И сквозь покровы, сквозь тьму — будет нестись и звать. Где же ты? Где?

— В каком возрасте вы в первый раз поцеловались с мальчиком? — доктор внимательно смотрел на меня и делал какие-то записи в блокнот.

— В семь лет, — ответила я. — Это был соседский мальчик, я плохо помню его.

— Это были только поцелуи или что-то большее?

— Только поцелуи. Я бы просто не позволила тогда что-то большее. У меня были очень строгие родители, они постоянно напоминали мне о правилах хорошего поведения.

— А с девочкой?

— С девочкой позже. Лет в двенадцать.

— Какой поцелуй понравился вам больше?

— Конечно с девочкой. Девочки нежнее.

— Ваш бывший муж часто оказывался не способен выполнить супружеский долг?

— Да, частенько. И всегда он винил в этом меня.

— Каковы были его доводы?

— «Ты холодная, равнодушная. Ты не возбуждаешь меня». Наверное, он был прав.

— Он не мог быть прав. Та девушка, с которой вы сейчас встречаетесь — она дорога вам?

— Трудно сказать. Она милая, но вряд ли я люблю её по-настоящему. К тому же мне ужасно хочется построить наконец-то нормальные гетеросексуальные отношения. Тяга к мужчинам ещё не угасла во мне.

Генрих Альбертович посмотрел на часы.

— Ну что же, Валентина Тимофеевна, — сказал он. — На сегодня закончим.

Я поднялась с кушетки, поправила юбку и причёску.

— Какие ваши заключения? — спросила у психиатра.

— Заключения позитивные. Случай ваш интересный, но вполне поддаётся лечению. Половая дезориентация — это весьма распространённое явление. Думаю, что смогу помочь вам. Цикл из десяти сеансов должен снять все противоречия в вашей психике. Вы согласны на лечение?

— Да, конечно. Я доверяю вам.

— В таком случае жду вас в пятницу в это же время.

Я взяла свою сумочку и направилась к двери.

— До свидания, Генрих Альбертович, — сказала на прощание доктору.

— До свидания, — отозвался он. — Всего хорошего.

В коридоре я встретила секретаря. Она тоже собиралась уходить.

— Закончили? — улыбнулась она мне. — Значит, можно сходить на обед.

— Вы ходите в ресторан? — спросила я.

— Нет, поблизости нет приличного ресторана. Я хожу в кафе. Оно немного пролетарское, но питаться там можно.

В лифте мы спускались вместе. Я смотрела на попку этой девушки и чувствовала, как во мне просыпается желание.

«Вот бы залезть ей под юбку», — мелькнуло в голове.

Вы не будете против, если я пообедаю с вами? — спросила я её.

Когда я учился в медицинском институте, нам показывали женщину с волосатой грудью. Это называлось атавизмом и поначалу женщина вызвала в нас только неприятные эмоции. Девочки морщились, парни поёживались, но все исправно записывали слова профессора Сотникова, который рассказывал нам о сущности этого явления — всё-таки мы были будущими докторами. Со второй лекции, однако, стали происходить странные изменения: я и два моих друга — Егор и Костя — почувствовали странное к ней влечение. Через неделю мы безумно в неё влюбились.

— Ты смотри, ты смотри! — шептал Егор, когда она обнажала грудь. — У меня прямо-таки эрекция.

— И у меня, — говорил я.

Застенчивый Костя думал какое-то время, но решался наконец вставить слово и от себя:

— У меня тоже.

Он дико при этом краснел. Мы на него внимания не обращали.

Профессор Сотников помогал женщине снять лифчик, брал указку и, поставив её в центр аудитории, показывал нам области оволосения. Потом мы по очереди подходили к ней и разглядывали волосы вблизи. Они были не слишком густые, но зато вьющиеся. Покрывали всю область между полушарий, спускаясь по животу чуть ниже линии сосков, а также сами груди, заметно редея к бокам. Цвет их тоже менялся: между грудей росли чёрные, а на грудях светлее и рыжее. Я не сдержался и потрогал их — профессор Сотников кивком одобрил мой интерес — волосы были жёсткие и колючие.

— Вы бреете их? — спросил я у женщины.

— Сейчас нет, — ответила она, мило улыбнувшись. — Но раньше брила.

Женщине было чуть за тридцать. Была она приятной, хоть и грубоватой наружности, и формы её тела весьма впечатляли.