Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек

Пичугин часто появлялся у бани, поджидая Северину за толстой, липкой от смолы сосной, и она приходила к нему тайком от банщика, присматривавшего за ней. Они гуляли в лесу, где их не могли увидеть вместе, Пичугин рассказывал городские новости, надеясь, что девушка скоро решится на признания, которые, как он чувствовал, вот-вот сорвутся с её языка, а Северина расспрашивала об убийстве Могилы, словно с каждым пересказом ждала новых подробностей.

— Стул перевернулся, и Могила упал на землю. Всё вокруг было в крови, Лютый бросил ружьё и побежал с площади, — в десятый раз повторял Пичугин.

— И его не остановили? — спросила Северина, поддев носком туфли валявшийся на дороге камень. — Никто не побежал за ним?

— Никто! Всех как будто молнией ударило!

— А Требенько кто убил? Тоже он? — перед глазами всплыло самодовольное лицо полковника.

Пичугин пожал плечами:

— Вряд ли. Кто-то из своих.

— А Антонова?

Следователь покачал головой, сбив ботинком шляпу с большого червивого гриба.

— Он, — уверенно сказала девушка. — Я знаю. Он всех убьёт! Расскажи ещё раз, как он Могилу застрелил! — просила Северина, и Пичугин, смеясь, начинал сначала.

Но после убийства Кротова Северина бесследно исчезла, и Пичугин уже не надеялся увидеть её живой.

Возвращаясь из бани, он шёл через лес, вспоминая тот день, когда подарил ей плюшевого мишку, в котором она прятала наркотики, и думал, что жизнь всегда использует нас втёмную. Не было ни Северины, ни старика-сторожа, которому свернули шею, бросив на скамейке у отделения, не было Кротова, обещавшего поддержку, а остался один маленький-маленький Пичугин, бредущий по жёлторжавому осеннему лесу, в котором был одинок, как в городе. Деревья перешёптывались, словно делились последними новостями, ветер бил в спину, как подгулявший забияка, а сухие листья ложились на белёсый ягель отпечатками ладоней, и Пичугин вспомнил о Лютом, который, наверное, бродит сейчас в тайге, и ему тоже мерещится, что деревья сплетничают, клонясь друг к другу, а ветер толкает, словно вызывая на драку.

Посреди дороги, скрестив руки на груди, стоял Саам, и следователь, вздрогнув, огляделся по сторонам. Он замедлили шаг, и бандит усмехнулся, вытащив из-за уха папиросу, которую помял, перекатывая пальцами.

— Северину ищешь? — спросил он, прикурив.

Пичугин остановился перед Саамом, пряча в карманах дрожащие руки.

— Не найду? — ответил он вопросом на вопрос, и Саам вцепился взглядом в лицо, словно хотел понять, блефует ли Пичугин.

— Не знаю, — вдруг признался он, поняв, что следователь не знает, куда пропала девушка. — Исчезла в тот день, когда Лютый объявился. А про него что-то слышно?

Пичугин покачал головой:

— Как в воду канул.

Саам, шагнув в сторону, уступил дорогу:

— Ну, если о ней узнаешь чего, сообщи.

Пичугин прошёл мимо, чувствуя спиной пытливый взгляд Саама.

— И ты сообщи, если вдруг Лютый даст о себе знать. — обернувшись, сказал он.

Саам, не ответив, кивнул, и они разошлись в разные стороны, вспоминая разговор, пытаясь в словах, взглядах и жестах найти тайный смысл, которого не было.

Об аресте Каримова написали в местной газете, поместив на первую полосу его портрет. В городе появились заезжие телевизионщики, поселившиеся в том номере, из которого на днях выехал московский гость. Даже генерал из областного центра, приезжавший после смерти Требенько, был доволен тем, как обернулось дело, и хвалил нового начальника полиции, правда, посетить город не решился, вспоминая, как сердито щерился лес, встречая незнакомца.

Пичугин ловил репортёров за рукава, но они слушали, только когда говорили, а говорили, когда слушали, и искали сенсации, как свиньи — жёлуди.

— Бандиты весь город держат в страхе, они и закон, и власть, — семеня за чернявым журналистом, тараторил Пичугин. — Полиция куплена, жители запуганы, и даже криминальные авторитеты из области боятся здесь появляться! Город вышел из их подчинения, и они вычеркнули его из своих кондуитов!

— А Каримова вы знали? — замедлив шаг, спросил чернявый, и его глаза вспыхнули газетными заголовками.

— Лютый застрелил Могилу на глазах десятка свидетелей! Я сам занимался расследованием, арест Каримова — просто безумие! — запустив пятерню в шевелюру, распинался следователь.

Но журналист, потеряв интерес быстрее, чем Пичугин договорил, поспешил дальше, поправляя на плече сумку с фотоаппаратом.

На столбах и досках объявлений ещё висели выцветшие портреты Лютого, а на всех углах говорили о Каримове, складывая из полицейской хроники и подслушанных сплетен историю серийного убийцы. Новый начальник полиции, щурясь от вспышек, рассказал её журналистам, выставившим диктофоны, словно пистолеты.

— Каримов был своенравным и упрямым, на бандитов смотрел как на шпану, а кому это понравится? — откинувшись на спинку стула, он почувствовал себя уверенней и заговорил, как по писаному. — Сам Каримов мало чем отличался от Могилы, ну, разве что дорогим костюмом и яркой внешностью. А внутри — бандит бандитом.

— И что же произошло в тот вечер? — нетерпеливо спросил узкоплечий репортёр, облизнув губы.

— Могила дремал на летней веранде «Трёх лимонов». Он проводил вечера в баре, и все знали, где его искать. Каримов подъехал на машине, вышел с охраной — он без неё нигде не появлялся, — пояснил полицейский.

— У них были какие-то разногласия?

— Да, из-за поборов, которыми Могила обложил фабрику. Он был парень не промах, готов был с Бога брать мзду, а чёрта «крышевать», ничем не гнушался и ничего не боялся. Кто-то живёт по уголовным законам, кто-то — по воровским, а Каримов жил по своим и не хотел подчиняться бандиту. Он поставил Могиле ультиматум. Тот ответил плевком. Завязался спор, и в ответ на угрозы Могила, щёлкнув пальцами, потребовал принести ружьё.

— Чтобы припугнуть Каримова? — щёлкнул пальцами журналист, как будто повторяя жест Могилы.

Начальник полиции поморщился, пожав плечами:

— Его подручный, Саам, принёс двустволку, и Могила дал ружьё Каримову. Мол, или ты меня, или я тебя. Хотел в глупое положение поставить, посмеяться. А кто бы стал стрелять? Но Каримов — парень не промах, выстрелил прямо у всех на глазах.

На следующий день историю серийного убийцы можно было прочитать во всех местных газетах и услышать в каждом разговоре. Изучая её, как бельё на просвет, каждый находил своё свидетельство, вытаскивая из памяти, как шпильку из волос, случайно увиденную картину, обронённое слово или встречу, подтверждающую то, о чём писали репортёры.

— А этому Лютому была уготована роль козла отпущения! — подняв вверх палец, сказал толстяк, которого обступили любопытные слушатели.