Айрис Мердок - Монахини и солдаты

Они разговаривали и пили вино. Тим пытался рассказать свою историю, ничего не упустив, однако было столько такого с ней связанного и столько такого, не связанного никак, столько событий предопределенных и столько чисто случайных, что он перескакивал с одного на другое, внезапно замолкал и начинал снова, но он не обладал талантом рассказчика, чтобы нарисовать связную картину, к тому же им обоим было так хорошо вместе, что они не могли сосредоточиться.

— Думаю, на меня повлияла Анна, — сказала Гертруда.

— Она плохо относится ко мне.

— Она изменит свое мнение.

— Изменит ли?

— Придется, я заставлю. Кроме того, она человек разумный и добрый, она поймет.

— Конечно, она права, что не любит меня, то есть на самом деле не права, но…

— Она немного ревнует.

— Правда забавно, что они смылись на велосипедах?

— И слава богу. Нам с тобой некуда спешить.

— Гертруда, я должен вернуться ко вторнику, я преподаю.

— Очень рада, что ты нашел работу.

— Милая, иметь возможность все рассказывать тебе — это как говорить перед Богом.

— Значит, у нас есть еще почти неделя.

— А что делать с машиной?

— Кто-нибудь позже заберет ее, это может сделать Манфред.

— Ну да… Манфред…

— Тебя же теперь Манфред не беспокоит?

— Гертруда, я так боюсь. Боюсь каждого, я чувствую, что нанес такой удар твоей любви ко мне, что мог убить ее.

— Ничего не случилось. Она жива. Все это знают.

— О, если бы я только не увидел тебя с Графом, в тот момент мир словно обрушился.

— Тим, я тебе говорила…

— Знаю, но эта картина всегда будет стоять у меня перед глазами, наверное, это расплата.

— Он неожиданно протянул руку, и я взяла ее.

— Но точно так же сделал и я…

— Да, но это совершенно разные вещи. Ты ведь знаешь, что он всегда был ко мне немного неравнодушен…

— Он что, объяснялся тебе, этот негодяй?

— Нет, он ничего не говорил, а потом только и сказал: «Простите». Все закончилось в одно мгновение.

— Что значит «закончилось»?

— Я ответила что-то вроде «ничего, не стоит извиняться», он убрал руку, и мы продолжили разговаривать о чем-то.

— О положении в Польше или…

— О каких-то пустяках, я…

— Ты не дала ему говорить.

— Он сам замолчал, Тим, он мой друг, он был другом Гая…

— Да, конечно, конечно…

— Ни о каких чувствах мы не говорили, просто случился один забавный момент…

— Ненавижу забавные моменты, они опасны.

— Он замечательный человек, редкий. Ты ведь не собираешься предъявлять ему претензии?

— Нет, как можно. Кроме того, ах, дорогая… дорогая…

— Но, Тим…

— Понимаю, хочешь сказать, мол, кто я такой, чтобы предъявлять претензии.

— Нет, я хочу сказать, что люблю тебя и все другие мужчины мне безразличны.

— Хорошо. И тебе все равно, что он и Анна смылись?

— Я этому рада! Любовь делает человека жестоким. Я никогда не водила их в наши места.

— Ты молодец, хвалю. О господи, Гертруда, что-то я заважничал, веду себя как босс, ничего?

— Я не лучше, просто это любовь.

— Но я должен рассказать, как это было…

— Ты уже рассказал.

— Рассказал недостаточно. А должен рассказать обо всем. Очень хочу. Я сам не до конца разобрался.

— Прости, что была такой ужасной, я слишком поспешно приняла решение, это даже не было решение, а как будто мир обрушился, и я не могла поступить иначе…

— А потом, естественно, другие посодействовали.

— Нет, они на меня не повлияли. Ну, разве чуть-чуть. Я была так оскорблена…

— Знаю, знаю, прости меня.

— Меня понесло, и я не могла остановиться, чтобы не сойти с ума.

— Прости, я не имел в виду, что на тебя воздействовали…

— Если бы это не стало сразу всем известно, еще можно было бы передумать…

— Да, конечно, я сам жутко боюсь этой компании…

— Дело не только в этом… а в своего рода отчаянии, душевной гордости. Я должна была, так сказать, сделать что-то разрушительное, чтобы исцелиться от горя. Понимаешь?

— Пожалуй.

— И еще тот наш безумный разговор… я чувствовала, что необходимо немедленно принять решение, или я умру от боли…

— Милая, я столько думал над тем разговором, пытаясь понять, что тогда произошло.

— И я.

— Все случилось так быстро.

— Мы оба совершенно потеряли способность рассуждать здраво, как покатились с крутого склона…

— Но главное, Гертруда, то, как это случилось, и я чувствовал себя таким виноватым, что мгновенно поглупел…

— Мне следовало не горячиться, а дать тебе высказаться…

— Нет, послушай, понимаешь, было много вещей, по сути, отдельных, ну, не то чтобы отдельных, а… о черт, думаешь, я получил сотрясение?

— Не хочешь прилечь?

— Нет, я в порядке. Вообще-то я толком не знаю, как сказывается сотрясение. Я вот о чем. Думаю, главное и самое ужасное — это то, что я сразу не рассказал тебе о Дейзи.

— Тебе следовало это сделать, немедленно, в первый же момент.

— В первый момент я был слишком потрясен. Только вспомни, как это было.

— Тогда во второй.

— В том-то и дело… решил повременить.

— Было бы правильнее и легче сказать сразу.

— Теперь ты так считаешь, а выдержала бы ты правду тогда?

— Это был единственный способ!

— Я слишком испугался, что потеряю тебя, если расскажу. Чувствовал, не смогу объяснить свои отношения с Дейзи так, чтобы спасти наши с тобой, ты восприняла бы это как катастрофу.

— Ты плохо сделал, что не рассказал, надо было верить в меня, верить в нашу любовь, ведь ты видел, как сильно я любила тебя.

— Да. Я верил и в то же время не верил. Все думал: как может она любить меня? Боже! Есть разные вещи, самостоятельные, правда? Я хочу с каждой разбираться отдельно, есть столько разных вещей. Так или иначе, я не рассказал, хотел и намеревался, но все откладывал и откладывал и в конце концов пересмотрел… пересмотрел…

— Что пересмотрел?

— Мои с Дейзи отношения. Стал смотреть на них иначе. Они потеряли для меня важность. Я хотел, чтобы они скукожились, ушли в прошлое. И не хотел рассказывать тебе, пока они не станут совсем незначительными и бессмысленными.

— И теперь они незначительны и бессмысленны?

— Нет.

— Продолжай.

— Да, случилось одно, а потом другое, когда ты прогнала меня в первый раз…

— Я не прогоняла…

— Когда ты прогнала меня в первый раз, я прямиком побежал к Дейзи.

— И занимался с ней любовью?

— Как сказать… пожалуй… да…

— Мне это не нравится.

— Разумеется, но слушай. Я был так подавлен, представить не можешь, и думал, мне нужно утешение. Я просто не знал, куда идти…

— Я начинаю жалеть ее, только не хочу о ней думать. Не хочу, чтобы она вообще занимала мои мысли.

— Потом я, конечно, понял, насколько это ужасно…

— Да, ты просто убежал.

— Я не мог быть с тобой после твоих обвинений. Но наверное, надо было подождать, попробовать оправдаться и… надеяться и…